— Вы уменьшите просвет между мушкой и основанием мишени. Не бойтесь, не бойтесь…
Панькин возвращался домой. Подъезжая к Кирпичному, он услыхал выстрелы и тепло подумал: «Игорь воспитывает бесшабашность!»
Передав лошадь коноводу, Панькин поспешил на стрельбище Торопов горячее, чем всегда, стиснул его руку, потряс ее.
— Не заскучал о заставе?
— Да есть немного, — засмеялся Панькин. — Что это? — спросил он, кивнув на бойцов, которые распластались на снегу с завязанными глазами.
— Учимся вести огонь вслепую. Постигаем, так сказать, приемы стрельбы в условиях «ограниченной видимости».
Торопов подозвал Кукушкина.
— Продолжайте занятие, старшина.
Офицеры отошли в сторонку.
— Ну и как? — спросил политрук.
— Туговато, — признался Торопов, вытаскивая портсигар. — Отстреляли без тебя ряд упражнений, подтянули хвосты в стрельбе по неподвижным целям, понаторели мало-мальски в стрельбе навскидку. Ерундой мы раньше занимались, верхушки сшибали. Окунулся я в это дело и понял: работать еще да работать.
Офицеры оживленно стали обсуждать, как лучше вести дело дальше.
— Пожалуй, мы погорячились, когда отвергали программу отдела боевой подготовки, — сказал Панькин задумчиво. — Много прыти проявили. Думали: раз, два и в дамки…
— Да, в расписании много методических тонкостей предусмотрено. Их не обойдешь. В них вся суть. Единственно, что можно сделать, — это проводить больше тренировок. — Торопов посмотрел в сторону занимающихся и предложил: — Пойдем, я покажу тебе один психологический этюд. Домой не торопишься?
— Так теперь чего торопиться? Я дома.
Торопов объявил перерыв. Пограничники снимали с глаз повязки, щурились от солнца, здоровались с политруком. Панькин почувствовал, что соскучился и по бойцам.
— Привет вам от Слезкина, — сказал он, с удовольствием рассматривая их лица. — Вчера я разговаривал с санчастью отряда. Врачи обещают скоро выписать. Так что — не всякая пуля страшна! — весело подчеркнул он.
Торопов построил бойцов в шеренгу и скомандовал:
— Сержант Пушин, на огневой рубеж шагом марш!
Пушин спокойно и четко вышел.
— Рядовой Дудкин, завяжите сержанту глаза. — Торопов подал бойцу синюю повязку.
Панькин заволновался: «А вдруг — сорвется? Рискует Игорь». Он настороженно посмотрел на Торопова. Тот самоуверенно и гордо усмехнулся, дескать, не волнуйся. У меня не сорвется!
Торопов махнул рукой. Показчик выпрыгнул из окопа, поставил мишень и стегнул по щиту веткой.
— Огонь!
Пушин красиво и сноровисто вскинул винтовку и выстрелил. Не отрывая оружия от плеча, он перезарядил и выстрелил вторично, затем еще раз. Показчик появился в стороне, звякнул железкой. Пушин мгновенно повернулся на звук.
Команда и выстрел прогремели разом.
Показчик с шумом вынырнул в другом месте. И опять звучно хлестнул выстрел.
Пушин снял повязку, чеканя шаг, вернулся в строй. Лицо сержанта было спокойным, но бледным.
Показчик проверял мишени. Вот он спустился в окоп. Торопов возбужденно схватил трубку. Гордая улыбка озарила его лицо.
— Пять попаданий из пяти! — Торопов самодовольно тряхнул головой. — Вот как надо стрелять! Искусство!
Бойцы переглядывались, некоторые от удивления даже рты открыли.
— Как, по-вашему, ушел бы Кулунтай от сержанта? — победно спросил Торопов у изумленных солдат. — Нет! Такой стрелок принес бы его, как подбитую перепелку!
— Соколиный глаз! — похвалил кто-то восхищенно сержанта.
— Вот-вот, именно «соколиный глаз»! Артист! — И Торопов торжествующе покосился на Панькина.
«Ишь, расхвастался! Любуется собой», — подумал политрук.
Пушин смущенно переминался с ноги на ногу, поглаживал пшеничные усы. Ему хотелось, чтобы все поскорее забыли о нем, занялись своим делом.
— Тренируйтесь, и каждый из вас может стать Пушиным. Труд — отец мастерства!
И все-таки, несмотря на самоуверенность Торопова и его любовь покрасоваться, щегольнуть чем-нибудь, Панькину лейтенант нравился, как нравился он и бойцам.