Сам Розанов передаёт в своей книге "Около церковных стен" следующее:
"Древние политеисты не только не исключали поклонения никакому, чуждому им самим богу, но были так простодушны и ласковы ко всем народам, что на тот случай, если в какой-нибудь стране, так сказать, географически не открытой, тамошнее население или по какой-нибудь случайности не поставили своему богу - то вот они, афиняне, ставят этому Deo idnoto алтарь, и таким образом божество не остаётся без жертвы, а народец ничего не терпит за безбожие".
Готовность к религиозному проникновению удивительная. И поэтому Павлу легче проповедовать перед Ареопагом, нежели перед Синедрионом.
Итак, мы перестанем быть христианами, как только расхотим быть эллинами.
Была ли Богородица Девою? (Вопрос из брошюры Розанова "Русская церковь", имеющей близкое отношение к "Метафизике Христианства".)
Розанов ставит вопрос медицински и только медицински, без обиняков, не понимая, что слово "Дева" и понятие о девственности есть нечто гораздо большее. Девственность Марии находится в прямой зависимости от того, спас ли Христос мир. Если Розанов докажет мне, что мира Христос не спас, да и не спасал, тогда я соглашусь, что Марии не приличествует быть Девою. Ибо, повторяю в иной форме, девственность её стала непреложной лишь по воскресении Христовом; во Христе, своём Сыне, Она стала Девой и Невестой, утвердила своё девство. Церковь поёт: "Невеста Невестная", то есть иная, чем другие невесты.
Если бы Христос внял искушениям Дьявола в пустыне, после сорокадневного поста пал бы постыдно, то и девственность Марии пала бы. Дьявол - циник, и мы, вместе с ним, имели бы право на цинизм. Но Христос искушениям не внял, а потому, ради Него, Василий Васильевич, избавьте нас от новой "Гаврилиады".
О дьявольском цинизме мне придётся ещё говорить в конце статьи.
Розанов, наконец, не верит в чудо. Если можно зачать от Духа Свята, то можно и родить, оставаясь физически девою. И если для него затруднительно понять "становление девственной", то пусть бы уж думал попросту.
Об эстетическом восхищении Адамовым. У Розанова особое и постоянное тяготение к Адамову Раю - золотому веку человечества. Эстетическое же восхищение Адама Евою, пожалуй, можно видеть только во времена до грехопадения, да и говорить об этом в форме гадательной, ибо не следует ли предположить, что эстетические чувства выработались в человечестве постепенно, по принципу "не отведав горького, не узнаешь и сладкого". Это о положительной творческой эстетике. Отрицательная же эстетика возникла сразу после грехопадения, когда Адам и Ева взаимно устыдились своей наготы, почувствовали свое эстетическое бессилие. "Сшили опоясанья из листьев", да ведь во времени это почти то же, что издали закон о вреде порнографической литературы, поспешили себя явно ограничить.
Название древа познания добра и зла слишком прозаично для того, чтобы гадать о нём, что оно значит. Слишком прозаично по отношению к человеческой истории. Колебание маятника между сознанием свободы воли (красивым добром) и детерминизмом (некрасивым злом). Вот наги, нехорошо наги, а нас никто не спросил, хотим ли быть нагими. Так не хотим же. Красота спасёт мир (как давно знали об этом, задолго до наших времён), та красота, которую создадим. Так сошьём же себе красивые опоясанья. Жаль того, что никакие наикрасивейшие опоясанья не помогут там, где нужно красивое тело. Никакие маски.
Древний мир был под маской. Но явился Христос и, тайнодействуя, снял маску с мира в своём лице. Вот отчего образ Христов неизъяснимо прекрасен, что признаёт и Розанов, вот почему и Мария в Нем прекрасна.
Христа и Марию можно обнажить непостыдно. Если же ни один художник не сделал для нас этого, то потому, что мы недостойны зреть. Все, и сам художник. За спиной Данта и Владимира Соловьёва всегда стоит Фёдор Карамазов, хотя бы в лице Розанова, и просовывает сквозь их душу к картине свои цепкие пальцы. В одиночку всё это проделывать бы, но здесь индивидуализация созерцания была бы новым преграждением против единства и братства, и дерзости никого из святых не хватит на единичное созерцание. Оттого молитва святых, как и молитва мытаря, говорит одно: "Боже, милостив буди мне, грешному".
Мы изначально были наги беспомощно, с самого сотворения нашего. Только человек - истинный микрокосм и, как таковой, разумеется, отражённо наг, несмотря на все маски. Но он в микрокосме заключён, как зародыш в яйце, и только о том и старается, чтобы слиться воедино с макрокосмом, прорасти. Высшее наслаждение видеть и чувствовать Душу Мира.
Библия не нашей изначально-отраженной наготы. Когда Адам и Ева сказали Богу "увидели, что наги, и скрылись", Бог спросил: "Кто вам сказал, что вы наги?", т. е. не отрицал правдивости их слов, а только добавил, как некую неизбежную мысль: "Не познали ли вы добро и зло?"
Мы уже не хотим Адамова Рая. Вспомните Ивана Карамазова.
А, главное, помните: когда Адам и Ева друг от друга укрываются листьями, то где же здесь "эстетическое восхищение", о котором говорит Розанов?
Но вот великая правда, которую Розанов хорошо знает (за что ему спасибо), хотя и плохо толкует: все наши построения, вся этика и вся эстетика начинается с пола. Пол - краеугольный камень нашей истории, и в нём всё должно разрешиться, как началось с него, с того, что Адам и Ева увидели наготу пола.
А впрочем, кто же этого не знает?
О весёлом христианине ("Метафизика Христианства") Розанов говорит, что "весёлый христианин" так же невозможен, как и "круглый квадрат". Неправда!! Эмпирически весёлых христиан много, и Владимир Соловьёв, которого Розанов сам выставляет, как пример христианства, был довольно весёлым человеком. Вот благодушие христианину не пристало: это удел татарина только и даже не иудея. У иудея самый тип лица скорбный. Больше чести для христианина в том, что он спокоен и строг. В этом залог его правохудожественной деятельности. Материала же (бунта) достаточно заложено в каждой душе.
Радоваться хотим во Христе: "О Тебе радуется всякая тварь". И лишь в Царствии Божием. Мы подобны тому учёному, о котором рассказывает Иван Карамазов: "Хотим - идём, хотим - нет, но всё же возрадуемся".
Социализм и христианство. Социализм и христианство действительно плохо совместимы. В этом я соглашаюсь с Розановым. Но почему несовместимы? Между ними та же разница, что в искусстве между стилем и манерой. Стиль явлен тогда, когда на единой плоскости растёт многообразие. Но в манере многообразное подгоняется под единую плоскость.
Кстати: Розанов сам по себе стилен, но по отношению к христианству и полу у него манера.
Убили Бога. В этом тайна, но вместе с эллином, памятуя его дионистические обряды и празднества, думаем: "Так надо; в этом нет греха". Для еврея же это было бы непонятно и страшно.
Учение "божьих" людей. Таинственная смерть и таинственное воскресение. Малый росток новой жизни. Уже эллины знали: "Умереть - значит родиться". Розанов на эллинов ссылается часто, но этого он, кажется, никогда не поймёт.
Христов ли мир? Мир изначально Божий, но не Христов. Иначе здесь начинается детерминизм. Мир наш, но нашим он стал через Христа. На самом обыденном языке можно сказать: "Без Христа мы не завладели бы миром".
Несоответствия. "Пушкин писал "Руслана и Людмилу", декабристы зачитывались Ламартином и проч. ...В Сарове спасался в то же самое время Серафим".