— Отойди! — скомандовал он.
Та широко открыла глаза, с удивлением взглянув на кайфоломщика. Острым клинком блеснула в них ненависть.
— Сам можешь отойти, — отшила девушка.
— Надо поговорить, — настаивал Саша. Схватив Алину за талию, он потащил ее к лесу.
— Отстань! — она отбивалась, но все же шла, нетвердыми шагами ступая по пожелтевшей траве.
Саша прижал девушку к корпусу автомобиля и заглянул в глаза. Она отвела взгляд.
— Слушай сюда, давай ты будешь вести себя прилично.
Она равнодушно смотрела в сторону.
— Я к тебе обращаюсь! — Саша потряс ее.
— Чего ты хочешь?
— Хочу, чтобы ты нормально себя вела.
— Я нормально себя веду.
— Нет, не нормально!
— Саша, отвяжись, это не твое дело!
— А чье? Все, поехали отсюда! — он попробовал открыть дверь, позабыв что у него нет ключей, а машина чужая. Она не поддавалась, и Саша принялся с напором дергать за ручку, словно желая вырвать ее с корнем. Алина повисла на его руке. Саша покачнулся, и они вместе свалились на капот. Тонкий металлический каркас «девятки» заскрипел и прогнулся, внутри автомобиля что-то хрустнуло. Появился Скиф, раздраженный и злой:
— Вы решили доломать эту колымагу? А как назад поедем? Успокойтесь, отношения будете дома выяснять! Давайте лучше костер разведем!
Саша посмотрел на него пьяным, бессмысленным взглядом.
«Ну их всех!» — мелькнуло у него в мозгу. Шатаясь он направился к лесу.
— Ты куда? — окликнул Скиф.
— Гулять.
— Дров принеси!
— Хорошо, — почему-то согласился Саша.
— Вот, возьми, — Скиф достал из багажника здоровенный топор дровосека и вручил Саше.
— Тяжелый, падла! — тот заткнул его за пояс.
В этот раз лес показался Саше менее гостеприимным, или сам он уже не был расположен видеть в нем благодать. Голые ветки деревьев зло били Сашу по лицу, но он не обращал внимания. Он тупо шел вперед, разбрасывая сучья, поднимая ногами ворох замшелых листьев, ободранных шишек и влажного перегноя. С особой радостью он сбил несчастливо выросший на его пути огромный, в белых пятнышках, мухомор. Тот лихо шмякнулся о дерево, разбившись в красно-ядовитые брызги. Саша уже забыл, зачем он шел, остановился, положил в рот сигу и полез за зажигалкой, но ее нигде не было. Саша курицей захлопал себя по карманам, физически ощущая, как глупо он выглядит — курево есть, а огня нет, как в том анекдоте про торчка в аду, ха-ха! Хоть кремнем искру высекай, да и кремня нет. Свет почти не проникал сюда, в гущу леса, сквозь плотный ряд деревьев, скучно шевелящих крупными мохнатыми ветками. Закаркали, встрепенувшись, вороны, где-то ухнула сова, за ней включилась кукушка. «Сколько лет осталось мне, скажи, кукушка?» — вспомнил Саша и камнем рухнул на взбитую ботинками мать-землю. Земля приняла его — влажная, рыхлая, родная. Зарывшись с головой в мох и ветошь, Саша забылся. Перед ним вновь возник умный мужчина в парике, камзоле, розовых панталонах и кожаных ботфортах с кисточками, мечтательно смотрящий на небеса сквозь подзорную трубу. Заметив Сашу валяющимся в лесу без чувств, он отложил трубу, наклонился, пригляделся и на лице его отобразилась приветливая радостная улыбка, как будто старого друга узрел. Он слегонца постучал Сашу увесистым оптическим прибором по запорошенной голове, приговаривая: «Ай да молодец, ай да молодец! А ты бросай знаться с Ивашкой Хмельницким!»
От неожиданности Саша вскочил и, потерев саднящую шишку на затылке, вспомнил о дровах; схватив за основание брошенную неподалеку древнюю корягу, он потащил ее к лагерю. Елка упиралась, цепляясь распростертыми ветками за пни, разбрасывая за собой щепки и толстые осенние грибы. Дорога давалась нелегко. Саше — кровь из носу — надо было дотащить корягу до лагеря, чтобы разжечь костер, тот священный огонь, что обогреет их всех наступающим вечером. И хотя на душе скребли кошки, или даже еноты, он шел вперед навстречу судьбе, как большинство людей, по той простой причине, что другого пути не было. Он не падал с ног, не разбирал пути — он пер как лось, разбрасывая ногами сор, топором расчищая себе дорогу. Наконец он увидел автомобиль с открытыми дверцами, затихшую поляну с «кафедрой», возле шашлыков копошился взъерошенный мохнатый зверек — не то хорек, не то суслик, но друзей там не было. Отогнав обнаглевшего грызуна пинком, Саша с облегчением сбросил корягу на землю.
— Куда они запропастились? — недоумевал он. — Может, в лес гулять пошли? Неужели по грибы? — ему стало тревожно и смешно. Он подошел к воде, но та лишь безмятежно омывала берег в философическом спокойствии. «Я спросил у ясеня, где моя любимая, Лучше бы у тумбочки, идиот спросил… Надо же, какая тихая… А когда я плыл по Ладоге на Валаам, пароход кидало как футбольный мяч».
Пустой пляж радовал глаз первозданной пустотой, как если бы Господь лишь недавно закончил над ним трудиться, только рядом с берегом плавала пустая бутылка от Кока-колы. Идя вдоль воды, Саша внимательно приглядывался и прислушивался. Вдруг из леса, послышался шорох, за ним далекий, еле слышный стон. Пройдя еще с десяток метров, он нашел их на опушке, и в глазах у Саши вновь помутнело. Острый нож вошел в сердце: Алина лежала под Скифом, широко раскрывшись, обняв ногами его мощные бедра, впившись коготками в могучую спину, а тот, спустив штаны, ритмично делал свое мужское дело. Рядом валялась недопитая бутылка. В экстазе совокупления они даже не услышали шагов, не заметили подошедшего. Саша замер за деревом. В руках у него был топор. Одним ударом он мог порешить обоих. Но зачем? Внезапно он потерял интерес. Хотелось блевануть и развидеть. Уйти, убежать, умчаться. Беззвучно, чтобы не спугнуть любовников, Саша отвернулся, попятился, задом, задом, и бросив топор в кусты, оставил позади машину, остатки шашлыка, огрызки любви и последние капли доверия. Выйдя на грунтовку он медленно побрел прочь, давимый непереносимой тяжестью, но по мере того, как он отдалялся, ему легчало. «Нахуй! Всех нахуй!» — заорал на весь лес Саша, так что деревья сотряслись, а белки испуганно попадали с веток, зажав в зубах кедровые орешки. «Хуй!», «Пизда!», «Сука ебаная в рот!» Продолжая кричать и материться, он побежал, погнал, помчался, и взлетел, как стадо слонов и не никого не нашлось рядом кто сказал бы ему, что слоны не летают. Он несся, извергая потоки нецензурной брани, изгоняя глубоко засевший дух «пиздец», споткнулся, поднялся и продолжил бег, пока не вылетел на трассу, по которой как раз ехала машина в направлении Санкт-Петербурга. Встав на середине дороги, он запрыгал на месте, замахал руками, призывая водителя остановиться.
— Что случилось? — удивился водитель, опустив стекло автомобиля.
— Подбросьте до Питера, пожалуйста, очень надо! — умоляюще попросил Саша.
И хотя вид у него был явно не очень — растрепанный, грязный, в листьях, пыли, земле и лесной шелухе, было в нем что-то настолько убедительное, что водитель без слов согласился.
Русь
Сломя голову добраться до вокзала, взять билет на верхнюю полку в последнем купе вонючего плацкартного вагона, отправляющегося на восток и долго глубоко дышать, осознавая, что прошлое сгорело в топке времени, а будущее еще не наступило, и есть только миг и всем известно как он называется, а в нем — он сам, его взволнованное тело, порезанная душа, грязное оконное стекло, свежий воздух из окна, запах дизеля и пота, неровный стук колес, и четкое знание, что все сделано правильно и все было не зря. Откинуть голову, закрыть глаза, чтобы почувствовать — глубоко в сердце живет надежда, а мир вокруг, родной и знакомый — залит ослепительным светом.
Взять у проводника белье, но не застелить его, из стеклянного стакана в резном подстаканнике глотать обжигающий черный байховый чай с двумя кубиками сахара, достать из рюкзака минувшего дня помещенный туда тульский пряник и обжечь ядреным чифирем горло, чтобы наблюдать как не спеша проплывают за окном яркие граффити, кляксами намалеванные на заборах и гаражах, панельные многоэтажки и заброшенные ангары, унося тебя в другое место и другое время.