Сергей обулся. Он не смотрел на нее. Он избегал ее уставившихся на него глаз.
— Ты меня больше не любишь? — спросила Галя, когда он взялся за ручку двери.
— Давно уже не люблю, — ответил Сергей.
— Ты кого-то другого любишь? — спросила Галя.
— Давно уже люблю другую женщину, — ответил Сергей.
Галя слышала свой голос издалека, будто ее, как рыбу, ударил, оглушил, но не добил неопытный рыбак. Она заплакала. Сергей неожиданно развернулся и пошел к ней, вытянув руки. И Галя захотела вытянуть руки к нему.
— Чуть не забыл, — сказал он, наклонился и вынул из розетки под зеркалом зарядное устройство для телефона.
Галя стояла у порога, держа сцепленные пальцами ладони на груди, давя ими на нее, как будто удерживая там какое-то существо — бескожее, неспособное жить на воздухе. Галя замерзла. Ее колотило так, будто ее посадили на электрический стул, убивающий ледяным током. Она обулась и вышла на улицу. Ватные облака затягивали черное небо, но сквозь их белые разводы в глубине просвечивал синий космос.
Она зашла в хлев, разбудила Зайку и, когда та встала на неокрепшие со сна ноги, взяла ее теплую морду в ладони. Испарина коровьего дыхания теплой пленкой накрыла ее лицо. И, глядя то в один ласково-глубокий глаз Зайки, то в другой, Галя серьезно, будто обращалась к близкому понимающему родственнику, сказала:
— Я думала, у него совсем ласки нет. А у него ко мне ласки нет.
Дарья Горохова стоит на пороге на кривых ногах и, придерживая рукой дверь, не пускает Галю зайти. На ней теплые шерстяные колготки, в которых она выходит на улицу даже летом, и вытертый бледно-розовый байковый халат. Дарья все больше кривела и разъезжалась костями к старости, словно кости ее только теперь вспомнили побои, нанесенные ногами, когда-то зревшими в ее широком костлявом тазу, — мягкими, как пластилин, защищенными от твердых объектов внешнего мира только кровянистыми тканями ее живота.
Дарья бросает на Галю взгляд, полный подозрения, недоверия, но и понимания, — она догадалась, зачем Галя — сельская продавщица, одноклассница ее старшего сына — пришла. Горохова вздыхает и, сняв руку с двери, впускает Галю в дом. Шаркая и переваливаясь с ноги на ногу, она ведет Галю в комнату. Еще с середины коридора Галю сшибает запах — мягкий, сладковатый, как будто мясо долго варили с сахаром, а оно долго кипело в большой кастрюле, пока все не выкипело.
Когда Галя садится, ей кажется, что кресло влажное, будто и его хорошенько пропарили над тем же карамельно-мясным паром.
— Нету, — скрипит Дарья.
— Чего нет? — спрашивает Галя.
— Денег нет, — отвечает Дарья. — Ироды всё пропивают, она кивает головой перед собой, и Галя оборачивается.
На кровати у окна лежит младший гороховский сын, накрытый толстым одеялом, выпроставший поверх него ручки — маленькие, гладкие от того, что на них нет пальцев. Он подмигивает Гале, и она поскорей отводит взгляд от его желтой головы, веселых глаз и игривой ухмылки.
— Пакостник, — скрипуче произносит мать. — Второй вон в бане, который раз туда за день таскаюсь — боюсь, повесится. Худющий вернулся из тюрьмы, злой. Хотела фельдшера вызвать, все равно они целый день в поликлинике сидят, ничем не занимаются. Да куда — этот как заорал — не надо фельдшера ему. И в баню. Я там на полках пошурудила — веревок нет. Косу вынесла. От воли, значит, ломит его — с непривычки. Ничего, пообстукается об нормальную жизнь, жив будет. Родила, — Дарья ставит ударение на второй слог, — я их нормальными. Лучше всех мои сыны были. Мне еще в фельдшерско-акушерском пункте говорили, какие у меня хорошие крепкие дети родились. Кто ж знает, когда они в пеленках лежат и ссутся, что они — пропаш-шые, — твердо выговаривает она, шипяще, будто язык ей каленным железом прищемило. — Жалею, что их родила, не надо было рожать, не-а, — продолжает Дарья, хотя Галя сидит тихо и разговор не поддерживает. — Их отец злой был как черт, но не пропаш-шый, не. Один раз на меня молотком замахнулся, а я этого на руках держала, — она кивает на глумливо загулившего сына, — я повернулась боком, чтоб его прикрыть. По руке мне попал, чуть всю кость не переломил. Я теперь вспоминаю его, царствие ему небесное, хороший человек был, когда трезвый. Хороший… не к ночи только будет помянут. А ты, Галя, — Дарья ищет ногой тапку на полу, собираясь вставать, — ты, Галя, хозяйке магазина скажи: нету у меня сейчас. Как старший пообстукается, приду, всю пенсию ей отдам. А если ты пришла ко мне корову свою искать, то стыдно тебе должно быть, Галя, никто из наших ее не брал. Они — сыновья мои — пакостники хорошие. Но ты на этого погляди. — Галя решает не оборачиваться на младшего, который, все посмеиваясь, елозит глазами по ее спине. — Этому, что ли, корову прирезать? Куда ему, когда он не встает? А что до старшего, так он который день ничего не ест, только в бане на лавке лежит и мычит. Пойду его проверить, — Дарья тяжело поднимается, — а ты, если хочешь, пойдем со мной, посмотришь, на кого он похож. Тень, а не человек. И жалко мне его, с другой стороны. Но коровы он твоей не трогал.