И все же муж не мог не заметить произошедших со мной после крещения перемен, но отнесся к ним мягко, говоря детям: «Мама у нас умный человек, простим ей некоторые чудачества!»
Каждое воскресенье я присутствовала на богослужениях. В перестроечное время с питанием и деньгами было трудно. Мы с мужем на дачном участке развели целую кроличью ферму. Каждый выходной Иван Николаевич ездил туда кормить кроликов, а одного из них привозил на жаркое. Время его отсутствия дома я посвящала церкви.
МИРОТВОРЕЦ
Я любила и часто вспоминала своего отца, Виктора Ивановича, беря с него пример в супружеской жизни. Поверив в Господа, так же, как и он, скрывала от неверующего мужа духовную литературу и посещение храмов. Пришлось «уйти в подполье», чтобы не нарушать мир в семье, переча мужу-атеисту.
Отец верил в Бога искренне, но скрывал это обстоятельство ради своей горячо любимой жены- атеистки, моей мамы, твердо храня мир в семье.
До сих пор не могу забыть ужасного скандала у нас дома. Детям было запрещено посещать церковные службы. Однако бабушка Марфа, которая была главой семьи и главным воспитателем детей, не могла оставлять дошкольников дома одних, когда ходила к обедне в храм Рождества Иоанна Предтечи на Пресне. Мы с младшим братишкой с удовольствием сопровождали бабушку. Однажды, вернувшись домой после праздничной службы, пятилетний Гошка, талантливый мальчик, врожденный художник, углем изобразил на двери очень точно Казанскую икону Божьей Матери. (Эту красивую большую икону и сейчас можно увидеть в храме на правой от входа стене.) Ни альбомов, ни красок, ни учителей рисования у брата не было. Ребенок выразил свои впечатления и жестоко поплатился за это. Могу представить, как страдали бабушка Марфа и отец. Но он был главным миротворцем.
Отец родился в Петербурге в пролетарской семье, работал слесарем на Путиловском заводе. Мой дед, Иван Егорович Иванов, трагически погиб на том же заводе при какой-то аварии. Овдовевшая бабушка Марфа с шестью детьми переехала в Москву.
В 1914 году отец был призван в царскую армию и направлен на службу в элитные тогда автомобильные войска. Будучи солдатом, он водил санитарную карету и рассказывал впоследствии нам, детям, как после боев людскую кровь из своей машины выгребал лопатой. После революции, работая шофером директора какого-то треста, отец безоглядно влюбился в девятнадцатилетнюю комсомолку — мою будущую маму. Отец был старше мамы на двенадцать лет. Имея лишь церковно-приходское образование, учиться дальше не стал.
Отец был красив, очень доброжелателен и скромен, не курил, вином не увлекался. При редких застольях охотно пел красивым баритоном народные песни. Он неизменно вызывал уважение окружающих и любовь детей.
С начала Великой Отечественной войны папа служил в автомобильных войсках и был демобилизован после Дня Победы. Выйдя на пенсию, отец трогательно заботился о своих двух внучках и до последних дней радовался четверым правнукам. После смерти жены, моей мамы, он вернулся в Церковь, священник приходил к нему домой для исповеди и причастия. Умер он на девяносто девятом году жизни.
АНГЕЛ
Однажды, разбирая подарки, принесенные детьми и внуками любимому дедушке в праздник его восемьдесят шестого дня рождения, я увидела небольшую красивую иконку Ангела в бледно-розовом одеянии.
Избегая ненужных комментариев мужа-атеиста, я унесла иконку в его комнату и, не снимая упаковки, укрепила на гвозде в стене рядом с кроватью. В последующие дни и месяцы муж иконку не замечал. На гвоздь, державший изображение, он вешал свою рубашку и галстук.
Иван родился в христианской семье и, конечно, был крещен. Но, не признававший Бога, он умирал тяжело.
Однажды, успешно закончив свой рабочий день в больнице, он направился к остановке автобуса, спокойно поставил ногу на его ступеньку и внезапно получил сложный винтовой перелом большеберцовой кости. Тут же его вернули назад, положили в отделение травматологии, окружили заботой и вниманием. Но, несмотря на лечение, для его старческого организма, отягощенного болезнями, перелом кости оказался роковым. Несмотря на интенсивное лечение, состояние здоровья ухудшалось с каждым днем.
Поняв, что жизнь кончается, он как-то жалобно и тихо спросил: «Ты возьмешь меня домой?» В тот же день на санитарной машине я перевезла его домой.
Коллеги не одобряли моих действий. «Безнадежного больного надо оставить в родной больнице, дома одна ты не справишься!» — говорили они. Но муж хотел домой. Его желание было для меня главным аргументом, и я заступила на круглосуточные дежурства у его постели.
В своей комнате ему стало легче. Он радостно общался с детьми и внуками. За несколько лет до этого мы позаботились о том, чтобы наши квартиры находились в непосредственной близости друг от друга. Дети помогали мне в уходе за мужем, приносили продукты и лекарства. Мною выполнялись все лечебные назначения, включая и капельное введение медикаментов. Однако он таял на глазах. Гипс, целиком сковывающий больную ногу, был слишком тяжел для него, но и более легкий, вновь наложенный, он пытался снять; когда эта попытка не удавалась, он становился буйным. Его физическая сила тем не менее превышала мою.
Сознание страдальца прерывалось сумеречными состояниями, возбуждением и бредом. Он снова ярко переживал события войны. В жаркий июльский день 2007 года приходилось закрывать окно, так как его командирский голос разносился по улице.
Впервые он обратился к Богу. «Господи! — кричал он. — У нас нет оружия. У нас нет никакого оружия!» Как перед строем своей санитарной роты командовал: «Огонь! Ложись!» В бессвязной речи можно было разобрать медицинские термины. Я с трудом удерживала его на постели, пытавшегося куда-то бежать. Белье намокало от пота. Обессиленный, падая на подушки, он продолжал шептать: «Господи, у нас нет оружия». Не себе, тяжко страдавшему, призывал он на помощь Бога. Он поручал Ему Родину, которой сам служил беззаветно, по-боевому.
В последующие несколько суток у него отказались работать почки, сердце билось в хаотичном ритме, никакие лекарства действия не имели.
Приезжавшая «скорая», которую в отчаянии вызывали дети, помочь не могла. В этот момент я вдруг забыла все знаемые наизусть молитвы. Губы мои, как когда-то трепетные губы моей умирающей бабушки Марфы, непрерывно шептали: «Господи, даждь ми смирение, терпение, кротость!» Только потом, придя в себя, я поняла, что эти слова были взяты бабушкой из 7-й вечерней молитвы свт. Иоанна Златоуста.
Внезапно сознание на короткие периоды возвращалось к мужу. В один из таких моментов он приказал мне: «Никаких попов! Сжечь в крематории!» Пытаясь встать, он повалил зажженные свечи, чуть не устроив пожар. Молебны мы заказывали в церкви. Отказавшись от еды и воды, он жестоко страдал. В слезах я молила Бога, чтобы Он сжалился над его страданиями. «Господи, возьми его к себе! По жизни он — истинный, верный христианин! Прими его, прости ему его странную дурость!»
В коротком проблеске сознания он вдруг сказал мне: «Поправлюсь, разведусь с тобой!» — «Почему?» — недоуменно спросила я. «Ты гонишь меня из дома. Я так любил тебя, так любил, а ты твердишь: “Возьми его, возьми!”» Он тяжело дышал и умолял не прогонять его.
Вдруг лицо его поразительно изменилось. На нем появилось выражение огромного удивления и радости. Он протянул вперед руки и сказал: «Там...» Там, куда тянулись его руки, висело изображение Ангела. Кого он в тот момент видел, я сказать не могу. Легко и умиротворенно Ваня откинулся на подушки и с улыбкой на губах задремал.
Я проснулась от полной тишины. Хриплого дыхания слышно не было. Тело оставалось теплым. Плача, я закрыла устремленные на меня неподвижные глаза мужа, зажгла свечи и до конца ночи стала читать Псалтирь. Мысли путались, слезы застилали текст.
Мне и моим современникам раньше не приходило в голову, что Бог оставался с нами всегда. Для всех было невероятным, как двадцатилетний Ваня противостоял танкам Гудериана под Оршей, как мой брат Вовка, того же возраста, на тяжелых самолетах летал бомбить Берлин, как подростки по взрослым нормам работали на полях и на заводах, как горячо и искренне бабушки и деды, не выставляя себя напоказ, молились в нашем Пресненском храме в Пречистенском переулке. Совсем непонятно было, как наша разбитая немцами Красная Армия победила врагов под Москвой и затем с позором выгнала их из страны.