И тем не менее знакомство с местными газетами 1917-1922 гг., официальной документацией и материалами личного происхождения ошеломляет необозримым объемом разнообразной и по большей части не введенной в научный оборот информации о повседневной жизни населения. Несмотря на опыт работы с источниками (а может быть, благодаря ему) я не рискнул бы провести четкую их классификацию, отделить первичные от вторичных, личного происхождения от официальных. В служебные записки, доклады, обзоры и сводки врываются, в качестве иллюстраций, уникальные фрагменты писем и жалоб населения, высказывания рабочих, служащих, крестьян, казаков, солдат. В информационных сводках военной цензуры собраны отрывки навсегда утраченных личных писем. С другой стороны, из мемуаров 20-30-х гг., собранных Истпартом, торчат уши многочисленных идеологически выверенных конспектов-минимумов для воспоминаний о Февральской и Октябрьской революциях и гражданской войне — детализированных вопросников-«подсказок», которые открывали простор «героическому» мифотворчеству и отфильтровывали «негероическое», будничное и живое.
Явно недооценен историками газетный материал. Бесчисленные письма и жалобы читателей советских газет в рубриках «Как живет деревня», «Как живет рабочий», «Черная доска», зарисовки уличной жизни в фельетонах, репертуарные афиши театров и кинотеатров — все это на протяжении десятилетий оставалось видимой, но не замечаемой информацией, которая в лучшем случае скупо привлекалась в качестве иллюстрации «славных» усилий коммунистической партии по строительству социализма, чаще же воспринималась как бесполезная или курьезная.
Такова же судьба большинства документов личного происхождения, оставленных анонимными противниками большевистского режима или ничем не прославившимися советскими работниками.[58]
Значительный массив документов рассматриваемого периода был опубликован. Однако даже в публикациях 20-х гг., вопреки ожиданию — не говоря о более позднем времени, — тема повседневной жизни тщательно просеяна. Как и в научных исследованиях, это объясняется преимущественно их воспитательной нацеленностью. Из идеологически обусловленного отбора и препарирования источников не делалось тайны. Во вступительных статьях к сборникам документов фигурировали аргументы следующего порядка:
«...при составлении сборника преследовалась цель дать исторический материал в таком порядке, чтобы читатель мог сосредоточить свое внимание на основных и важнейших моментах того или иного события или периода. Вследствие этого большинство имевшихся в нашем распоряжении исторических материалов, в виде воспоминаний отдельных участников движения, использовались не полностью, а частично, чтобы избежать загромождения сборника многочисленными личными эпизодами, обилие которых неизбежно затруднило бы четкость в освещении общего хода событий и их смысла».[59]
Позднейшие публикации страдают еще большей односторонностью, поскольку материал в них группируется вокруг перехода власти к Советам, слома старого и создания нового государственного аппарата, введения рабочего контроля и национализации промышленности, «осуществления ленинского декрета о земле».[60] При этом документы подбирались таким образом, чтобы свидетельствовать «о героической борьбе трудящихся... под руководством Коммунистической партии за власть Советов, о борьбе рабочих и крестьян против белогвардейских банд...».[61]
Серьезным шагом по пути преодоления недостатков прежних публикаций является документальный двухтомник о продовольственной ситуации на Урале. Первый том этого труда содержит обширную ценную статистическую и аналитическую информацию об организации и функционировании продовольственной системы на Урале, преимущественно в Пермской губернии (в ее дореволюционных границах) в 1900-1928 гг. [62]
В ходе поиска и обработки найденных источников возник ряд непростых проблем. Одной из них является вопрос об их достоверности. Работа с материалами по истории повседневности, особенно в периоды трагических переломов, требует от исследователя предельного внимания. С одной стороны, имея дело с обыденным сознанием, необходимо учитывать свойственное ему искажение восприятия и памяти и не принимать на веру оценки, даваемые свидетелями того или иного события:
«Быстро увеличивающийся разрыв между социальными ожиданиями, продолжающими по инерции расти, и снижающимися объективными возможностями усиливает напряжение, чреватое взрывом. Тогда в памяти современников весь последующий этап окрашивается цветом актуальной неудовлетворенности, историки доверчиво принимают документально зафиксированные настроения за бесспорные свидетельства...».[63]
58
Примечательно, что ценнейшие материалы личного происхождения, содержащиеся в приложении к монографии Д.А. Сафонова, о повстанческом движении на Южном Урале, даже не упомянуты в самом тексте исследования. См.: Сафонов Д.А. Великая крестьянская война 1920-1921 гг. и Южный Урал. Оренбург, 1999. С. 270-272, 300-307.
60
См., напр.: Октябрь в Башкирии (октябрь 1917 г. - май 1918 г): сб. документов и материалов. Уфа, 1979.
61
Гражданская война в Оренбуржье (1917-1919 гг.): документы и материалы. Оренбург, 1958. С. 1.
62
См.: Продовольственная безопасность на Урале в XX веке: документы и материалы. В 2-х т. 1900-1984. Екатеринбург, 2000. Сборник документов увидел свет, когда работа над монографией подходила к концу. По этой причине в ней они использованы в меньшей мере, чем того заслуживают. Вместе с тем, я не обнаружил среди них ни одного документа, который поставил бы под сомнение концепцию предлагаемого исследования. Это послужило дополнительным аргументом к отказу от включения в текст фрагментов из опубликованных материалов.
63
Назаретян А.П. Агрессия, мораль и кризисы в развитии мировой культуры: синергетика исторического прогресса : курс лекций. М., 1996. С. 7.