«...Стоит взглянуть на Комитетские "Известия", на "Извещение", подписанное Родзянкой, — писала в дневнике 28 февраля 1917 г. З.Н. Гиппиус, которую Февральская революция застала в Петрограде. — Все это производит жалкое впечатление робости, растерянности, нерешительности. Из-за каждой строчки несется знаменитый вопль Родзянки: "Сделали меня революционером! Сделали!"» [68]
Под репликой, вложенной в уста председателя Государственной думы 4-го созыва и человека крайне умеренного политического темперамента М.В. Родзянко, мог бы, положа руку на сердце, подписаться любой политик оппозиции — как из числа российских либералов, слывших в официальных сферах и в правых кругах партийно-политического ландшафта России крайними революционерами, так и из социалистов, связавших свою судьбу с будущей революцией. Ни одна из российских политических партий не могла «претендовать на честь инициативы в русской революции»[69] Сам В.И. Ленин в январе 1917 г., за месяц до революционных событий в столице Российской империи, оценивал перспективу революции из своего цюрихского далека крайне пессимистично, полагая, что его поколение революционеров не доживет до нее.[70]
Многолетние разговоры о грядущей революции, запугивание ею правительственных кругов со стороны умеренной оппозиции, попытки приблизить ее работой в подполье и эмиграции оказались блефом. Революция 1917 г. обрушилась на Россию совершенно неожиданно.
Если в столицах, где политическая общественность, ограниченная рамками парламента, независимой печати и центральных представительств умеренных партий, все же по инерции продолжала действовать, начало революции вызвало шок, то в провинциальных регионах петроградские события рубежа февраля-марта породили всеобщее замешательство. Партийная жизнь на периферии империи, в том числе и на Урале, после последнего всплеска во время избирательной кампании 1912 г. в Государственную думу замерла или еле теплилась, существуя в большей степени в секретном делопроизводстве политического сыска, который за неимением жизнеспособных противоправительственных организаций поддерживал видимость их существования ради обоснования собственной значимости. По мнению одного из знатоков ситуации начала 1917 г. на Урале, Февральская революция в регион была в буквальном смысле слова «прислана в запечатанном конверте».[71]
События 1917 г. в уральской провинции, сотни раз изложенные в исследовательской, учебной и справочной литературе и расписанные чуть ли не по дням,[72] развивались по общероссийскому сценарию и, казалось бы, не предвещали превращения Урала в один из эпицентров всероссийской трагедии. После первых полуслухов — полуофициальных сообщений о начале революции информация о столичных событиях, несмотря на частичное сопротивление местных властей, в первые дни марта ураганно распространилась по городам Урала, вызывая ответную реакцию в виде многочисленных манифестаций и митингов. В глухие уголки горнозаводской зоны и в удаленные от уездных центров и железных дорог сельские местности сведения о революции проникли с опозданием на недели. Было бы, видимо, преувеличением говорить о всеобщем восторге и воодушевлении по поводу смены политического режима — настроения колебались от радостных надежд на быстрое решение всех проблем до недоумения и равнодушия.
68
Гиппиус З.Н. Современная запись. 1914-1919 гг. // Мережковский Д. «Больная Россия». Л., 1991. С. 215.
71
Цит. по: Подшивалов И. Гражданская борьба на Урале. 1917-1918: опыт военно-исторического исследования. М., 1925. С. 51.
72
См.: Адамов В.В. Февральская революция на Урале. Свердловск, 1967; Лисовский Н.К. 1917 год на Урале. Челябинск, 1967; Победа Октябрьской социалистической революции на Урале. Свердловск, 1967; Урал в огне революции. Пролетарская революция в Пермской губернии. Пермь, 1967; Дробышев Г.А., Обухов Л.А. Установление советской власти на Урале // Борьба партийных и массовых организаций трудящихся Урала за построение социализма. Свердловск, 1986; Попов Н.Н., Бугров Д.В. Бремя упущенных возможностей: Урал в 1917 году. Екатеринбург, 1997; и др.