Тем временем Петр и Ермохин наносили валежника, развели костер и, сонно щурясь, млели около него, удовлетворенно поглядывая на кузов машины, где «высшее начальство» безмолвно чистило картофель.
— Э-эй, тетери, — гаркнул Андрей, по-обезьяньи, неслышно подкравшись к ним.
Ермохин сплюнул сердито:
— Тьфу ты, дьявол!
Петр вскочил, бросился на Андрея, стремясь в отместку свалить его.
Яков Яковлевич, покрякивая, суетился около костра, прилаживая к огню ведро с картошкой.
— Эй, жеребцы! — кричал он, повернув голову к барахтавшимся. — Несите Антона к огню поближе, озяб парень.
Те послушно зашагали к дороге, где спал шофер, и вскоре оттуда послышались смех, удалые выкрики и недоуменное мычание поднятого за голову и ноги Антона.
За стеной леска, сквозь чащу, брызнуло солнце. Бронзой полыхнули стволы сосен, засверкали слезки росы на травах. Ленивый столб дыма над костром потянуло ветром, склонило к земле.
Где-то в хвое, высоко над землей, послышалось нежное и звонкое: «Тьюп-фитити, тьюп-фитити».
Петр поднял глаза, долго смотрел на сосны, стараясь разглядеть певунью, но так и не увидел.
— Вот, дурак, — в шутку грубо толкнул его локтем Андрей, — чего рот разинул? Мало слышать — давай погляжу!
Сверху, не умолкая, продолжал заливаться над лесом, озаренным солнцем, маленький звонкий колокольчик: «Тьюп-фитити, тьюп-фитити». И откуда-то издали, чуть слышно, неслось в ответ такое же чистое и нежное: «Тьюп-фитити, тьюп-фитити». Начинался день.
…Завтракали молча, кто лежа, кто на корточках. Антон первый положил ложку и, устало жмуря красные веки, свернулся калачиком и тут же захрапел. Потом рядом с ним прилегли и Ермохин с Андреем.
— Умаялись хлопцы, — деловито выскребая ложкой дно ведра, прошепелявил набитым ртом Груздев.
Петр мешал обугленной палкой дымившие головни. Бросив ложку в ведро, Яков Яковлевич подсел к нему и, сыто отдуваясь, спросил:
— Ну как, доволен? Не жалеешь, что поехал?
— Лет пятнадцать не бывал вот так в лесу…
— То-то, держись, брат, за меня, со мной не пропадешь.
Петр не ответил, неприятно удивленный откровенно покровительственным тоном начальника.
— Я, брат, за молодежь всегда горой стою, — сказал Яков Яковлевич, попыхивая дымком папиросы. — Ни в чем ей отказу нет с моей стороны. Понадобилась машина — на́ машину. Иду в гараж: «Иван Авдеич, наше вам!» — «Здравствуйте». — «Хотим отпуск в лесу провести, машину не устроишь?» — «Можно, пожалуй…» И устроит. Другому не даст, даже если директор прикажет, найдет причину, умная голова, а мне безотказно дает. А почему? Увижу его и еще издали кричу: «Здравствуй, Иван Авдеич!». А старик растет. Шутка ли, начальник прокатки так любезен с ним, хо-хо-хо!
— Да, — неопределенно пробормотал Петр.
— И насчет тебя начальство уломал в две минуты. Он мне было доказывать начал: только, дескать, поступил человек — и в начальники, кабы чего не вышло Так-то вот, — вздохнул он, поднимаясь, — давай-ка и мы похрапим. А то до Чесноковки еще порядком потрястись придется.
…В Чесноковку приехали к полудню. Машина неслась по пыльной деревенской улице с хорошим ветерком и прямо с ходу остановилась у дома в четыре окна.
Тотчас распахнулась калитка, и крупный мужик в галифе приятельски замахал рукой прыгавшим с машины путникам. Он провел гостей в дом.
В доме было прохладно, тихо. Толстая женщина, накинув платок и спрятав что-то под его концами у груди, бросилась к дверям.
— Побольше, смотри! — крикнул ей вслед хозяин, а про себя подумал: «Черта толстого не напоишь, ничего иметь не будешь. Взятки кабан любит».
Женщина скоро вернулась и пригласила всех к столу.
Хозяин — председатель колхоза, ни на минуту не умолкая, рассказывал льстиво, что все по электрификации у них сделано, и бригада прокатного, в порядке шефства проводившая эту работу, третий день как бездельничает.
Груздев, довольно жмурясь, слушал его, улыбался, чокался с ним, шептал на ухо что-то.
— Знаю, — недвусмысленно сказал он Груздеву, — знаю, шефушка, что не забываешь нас. У тебя, ей-богу, в долгу не будем…
При этих словах Груздев легонько стукнул его по плечу.
…Проснулись поздно. На столе стояла корчага с квасом, и Андрей, первый обнаруживший ее, долго пил с передышками, крутил головой и сокрушался:
— И дернул же нас черт так нализаться.
Петр и Ермохин, хмурясь, дожидались своей очереди.
— А Яша-то наш того, шурует, видимо, — подмигнул Андрей Ермохину.
— Да, он время не теряет.