— Все как-то не так складывается в жизни. Люблю одного — живу с другим.
— И у меня то же самое.
Она схватила его руку, прильнула щекой, зашептала:
— Зачем же так, Боря? Давай жить, как сердце велит. Не могу я иначе.
Разговаривали шепотом, словно боялись свидетелей. Решили подыскать комнатку и зажить вместе — весело, любя. Это решение наполнило Лидочку легким, искрящимся счастьем. Назавтра она пошла разыскивать комнату.
Осмотрела два сдаваемые в наем низа в дряхлых домишках Запрудья — не пришлись по вкусу. Низкие, темные… И, наконец, наткнулась на подходящее объявление. Сдавались комнаты в центре города. Адрес привел ее к хорошему двухэтажному дому.
Хозяйка дома, вдова, последний сын которой уехал в институт, провела ее по комнатам. Слезно сморкаясь в концы головного платка, она поведала о грусти матери, дети которой разлетелись по белу свету, о трудностях с заготовкой дров и положила цену — триста рублей в месяц.
Лидочка сначала оторопела. Но назидательные слова хозяйки, заметившей ее смущение, о «добротности» комнаты и близости дома ко всем «зрелищным предприятиям» развеяли Лидочкину нерешительность. Они сговорились.
Этим же вечером Лидочка перевезла вещи и мебель на новую квартиру. А на следующий день она вошла в кабинет Бориса с заявлением. Тот прочел и изумился:
— Зачем тебе два дня отпуска?
Ее ликующий шепот заставил его чуть побледнеть. Но Лидочка ничего не замечала. Она жила будущим.
— Комнатку… — она с умыслом сказала «комнатку», чтобы приятно обрадовать потом любимого, — комнатку нашла. Хочу побелить убрать, как следует — и завтра жду, слышишь!
Он деланно улыбнулся, подписал разрешение.
— Завтра?
— Да, да… завтра… — склонилась она к нему, — сразу же после работы.
— Знаешь… — он замялся, — мне же нужно захватить кое-что. Бритву там, сорочки…
— Ну, ну, хорошо… Тогда позже, часов в девять.
— Вот, вот… В девять.
Обдав его светом сияющих глаз, Лидочка стрекозой выпорхнула из кабинета.
Два дня она преображала комнату. Хозяйка или помогала ей, или, устав, сидела в комнате новой жилички и все охала, дивясь молодому задору и веселому нраву ее.
— Правду молвят: старость — не радость. Ишь ведь как молодые-то руки убрали! Баско, баско, голубушка. И белить горазда, и окна, видать, мастерица мыть. Знать, любишь миленка своего, ишь, как стараешься Что-то его нет?
— Будет сегодня, бабушка. Придет. Часика через два явится.
— Ну, ну… Давай готовься. Сама-то приберись. Любят они, мужички, нарядных-то жен.
Хозяйка ушла, а Лидочка, следуя ее совету, принарядилась и занялась приготовлением ужина.
Время шло. Минуло девять часов, начало смеркаться, а Бориса все не было. Лидочка забеспокоилась… Еще полчаса прошло.
«Что с ним? Не случилось ли несчастья?» — Измученная ожиданием, она вышла на улицу и медленно пошла в ту сторону, откуда должен был появиться Борис. Лидочка проходила квартал за кварталом, угадывая в каждом издали появившемся силуэте мужчины Бориса, и каждый раз разочаровывалась. Так дошла она до его дома. Неосвещенные окна сказали ей, что в доме спят. Беспорядочно покружившись около забора, направилась к заводу. Позвонила из проходной на работу. Телефон не отвечал. В секретариате ответили, что никаких совещаний у директора нет…
Потом она долго стояла у скверика в тайной надежде встретить выходящего с завода Бориса. Изредка двери открывались, и тогда Лидочка напрягалась вся, и каждый раз взволнованно бьющееся сердце обрывалось в отчаянии: «Нет, не он». Наконец она медленно пошла, часто оглядываясь назад. У поворота снова остановилась и еще минут десять смотрела на далекие двери проходной.
Леопольда Ипполитовна уже третий раз за вечер вынесла на кухню переполненную пепельницу. Ворчала, выбрасывая окурки в лохань и отирая цветистым передником мраморную вещицу.
— Добро б работал табакур… А то ведь так, прохлаждается. Ну, и зятька бог послал!
Чихнула с надрывом, чопорно собрала губы. В комнату вплыла тенью.
Зять курил. Втиснулся в диван, как клещ, глазами в окно уставясь.
— Во двор бы с табачищем-то, что ли, — сказала Леопольда Ипполитовна.
Бориса словно кнутом опоясало. В двери кинулся, выругался про себя в адрес тещи, двумя затяжками спалил папиросу дотла, Швырнул окурок под ноги, с ожесточением затаптывая его, снова про тещу подумал: «И чего весь вечер, как сверчок, скрипит?». Он тут же закурил новую папиросу. Одолевали его мысли: «Ни к чему эта половинчатость… Надо решиться порвать со всем — и все. Ни детей, ни сердце не оставляю в этом доме». Вспомнилась Лидочка, пригожая, любящая.