— Погода-то, Захарыч… Диво, а не погода!
— Что? — сразу не понял тот, занятый своими мыслями, и добавил, помедлив: — ее, погоду-то, делать надо уметь, вот что.
Старик крякнул с сердцем, выругался.
— Чуешь, Петро, дело-то какой оборот приняло. Мы сейчас как мальчишки. Умел бы реветь, ей-богу, заревел бы в голос.
— Это с чего же? — не понимая ожесточения Захарыча, спросил Петр.
— Со злости. С того, что меня, старого, брехуном сейчас назвать можно. Заливалой. Залил Володьке да Ермохину «сделаем», а теперича, старый пень, задний ход даю. Знать, не по Фомке шапка. А у меня на эту работу аппетит, как у медведя после зимней спячки.
Такой прыти от Захарыча Петр не ожидал. И встретил ее сдержанно. Невольно думалось: «Пошумит, старик, пошумит, да и снова прежним станет, тихим да улыбчивым. Придем вот сейчас к нему, разворкуется со своей старушкой и делу конец».
Однако предположениям Петра не суждено было сбыться. К его удивлению, Захарыч даже прикрикнул на свою Анну Петровну. Отчего та, разведя руками, удивленно спросила:
— Чего-то ты, старик, сегодня… Не с той ноги, знать, встал…
Захарыч стукнул ложкой по столу и ровным, обычным своим голосом завершил начавшуюся было перебранку.
— Ладно, мать, коли что не так сказал — не держи в памяти. Нам, знаешь, не до того.
Деловито хлебая щи, точно торопясь куда-то, Захарыч посвящал Петра в свой план.
— Тут, милый, учись у баб. Проспит баба квашню-стряпню, хоть собакам выбрасывай. Так и с твоим делом. Самый разворот ему сейчас, слышь. Вот ты говоришь, план составил по механизированию. И рольганги там и автоматики разные, а свое дело не вставил. Почему? А потому, слышь, что уж штука-то очень мудреная. Свяжутся с ней наши — по рукам и по ногам себя спутают, большие тысячи ухлопают в нее, да и, может быть, на свалку потом свезут. Чуешь, в чем дело? Наш Яша — мужик тонкий, знает что синица в руках лучше, чем журавль в небе. Вот я и думаю, что это дело надо повыше поднять. Зимин — парень толковый. Я его с бесштанного возраста помню. Губастенький такой был, белобрысый, а и тогда, слышь, глаза, как у соколика, уставится — и ни в какую. Скорее ты опустишь свои, чем он. А как усики пробиваться стали, законоводил среди комсомольцев. Да и дело прокатное не хуже Груздева знает — из наших стен в партком вышел. Вот ему-то только подай твою затею, ухватится — не выпустит. И других притянет. Тогда поди-ка ты, как дела-то пойдут.
Захарыч, изредка прерываемый Петром, развивал свой план до тех пор, пока Анна Петровна не цыкнула на него.
— Уймись, старый, — укоризненно попеняла она, — пообедали, потолковали о своих машинах — пора и честь знать. До каких пор гостю сидеть да тебе в рот глядеть. Не ахти ты какой есть профессор у меня. Сыграл бы лучше, а то баян-то, поди, рассохся совсем.
Старик сначала немало подивился такой дерзости, но спорить не стал.
— Э, мать, быть по-твоему. Баян, так баян. Тряхнем старинушкой.
С необыкновенно серьезным выражением лица, чуть склонив голову к мехам, он перебирал клавиатуру инструмента, чутко вслушиваясь в каждый отдельный звук. Особенно внимательно проверял басовые голоса. А потом, сомкнув меха, строго-строго посмотрев куда-то в невидимое, рванул вдруг такую огневую русскую, что, казалось, стены комнаты вдруг раздались необъятно и со всех сторон встала в рост богатырская, щедрая на веселье Русь. Залились колокольчики троек, загикали парни, завели шуточную хороводную девицы. В ярких звуках, в темпе, безудержно веселом и стремительном, утонуло все, что тревожило Петра, и он, посветлев лицом, жадно слушал отчаянно-веселую песнь баяна.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Дом Жигулева стоял возле пруда так близко, что вечерами слышалось в комнатах сонное всхлипывание волн. И по утрам Алексей Петрович всегда отправлялся рыбачить.
Радовал его город — спящий, мирный, предутренний, туманом еще окутанный.
«Как хорошо, что в каждой извилине дороги не должен прятаться танк, что из окон домов не торчат дула орудий», — подумал он в это утро, вспомнив вчерашние последние известия по радио.
Припомнились однополчане, и вздохнул тяжело. «Интересно, а где те, кто невредимым вышел из последних боев в Праге? У себя, конечно, на Кубани… Сейчас, поди, коней колхозных на водопой гонят, машины в поле готовят. Опять семьей все, веселой, дружной…»
Вспомнил и свою семью первую, которая погибла во время войны…
Он попытался разогнать невеселые мысли, загляделся на пруд, любуясь его гладью, заставил себя думать о другом. Сегодня он закончит шифоньер…