Потом резко поднялась, вслушиваясь в шум дождя. Вздохнула, крепко отерла заплаканные глаза шерстистым рукавом. Подошла к окну.
Веселыми бусами сочных огней сиял во влажной тьме завод. Цехов не различить. Все слилось в одну массу, громадную и могучую. Заливисто пронзали тишь паровозные гудки.
Лидочка, прильнув к холодному стеклу лбом, жадно всматривалась в щедрую россыпь огней, вслушиваясь в бодрые мотивы трудовой песни, и словно согревалась.
«Там, — вглядывалась она, — люди, жизнь. Пусть кто-то уколет злым словом, кто-то хихикнет за углом, но я же человек. Не только глупая женщина, но и человек! И люди, настоящие люди поймут меня, не оставят своим расположением и помощью».
Она подобралась вся, зажмурилась, напряглась, словно занося ногу на порог завтрашнего дня, готова встретить, не опуская глаз, и насмешку и обиду. И чувствовала себя при этом на целую голову выше той, вчерашней глупой женщины, с замирающим сердцем ждущей минуту свидания.
Новый человек, униженный, но не сломленный, властно распрямился в ней, беря ее судьбу в свои руки, умудренные первой житейской невзгодой.
…Летели дни, полные тревог. Однажды, случайно встретив Бориса на улице, Яков Яковлевич затащил его к себе.
Проводил позднего гостя на кухню. Поплотнее прикрыв дверь в спальню, он сел к столу и, пока гость раздевался, не сводил с него настороженно прищуренных глаз.
Борис стянул намокший, плащ, неторопливо повесил его, разбрасывая полы на стороны. Сдернул потемневшую кепку, покачал головой:
— Погодушка… — И усталым движением руки оправил прическу.
Груздев подошел к окну и долго смотрел в сырую неприветливую темень. Не оборачиваясь, спросил:
— Выпьем, что ли, Борис?
И тотчас же шагнул к буфету. Загремел неловко посудой.
— Закусить только нечем, — извиняясь, буркнул он, — или хозяйку разбудим?
— Нет, не стоит.
— Точно. Капусткой вот зажуем.
Выпили, не чокаясь. Мрачно, не глядя друг на друга, посидели в молчании. Выпили по второй.
Закуривая, Груздев обронил, вздыхая:
— Дела-а… Слышал я, что в райком тебя вызывали.
— Да. Было. Секретарь вызывал. Сказал: формально, мол, претензий ко мне у него нет. Ни взысканий, ни промахов в работе. А «мелконькой гнилью», — так и выразился, — несет…
Лицо Груздева в складках добродушнейшей улыбки.
— И меня, конечно, вспомнил секретарь добрым словом, и Орлика?.. — произнес он голосом мягким, отеческим.
Борис на мгновенье встречается с ним взглядом Скрестились две пары глаз. Одна, завуалированная улыбкой, хитрая, всевидящая; вторая — растерянная, безвольная. Серые глаза дрогнули, заметались. Нависло тяжелое молчанье. На миг слетела с лица Якова Яковлевича улыбка. Оледенели глаза. Четкая пронеслась мысль: «Труба»… И жаль вроде стало и себя, и работу… ведь он, черт возьми, любит свою специальность. Сейчас будто у него что-то внутри оборвалось.
Пьяненький голосок Бориса отвлек его:
— Думаю, Яковлевич, податься куда-нибудь. Надоело здесь…
— Оно верно, — поддакнул Груздев. И подумал про себя: «Хитришь, бестия… сказать не хочешь, что решили насчет меня в райкоме. Не тебе меня за нос водить!»
Хмыкнул одобрительно. Зевнул, прикрывая рукой рот. Окрепшим хозяйским баском изрек:
— Что ж, Борис, поди, и спать пора…
Расстались холодно.
Спалось Борису неспокойно. Снился ему завод. Сиверцев заносил перо над его трудовой книжкой и грозил: «Вычеркну… Какой ты металлург?.. Какой ты главный!?»
А сбоку, презрительно щуря глаза, подступал Орлик. Сердце у Бориса отчаянно заколотилось. «Вот сейчас… сейчас…» — ждал он. И верно. По щеке его прошлась ладонь Петра. Раз и еще. «За Лидочку», — догадался Борис. Он вскрикнул жалко. Кинулся бежать. Но некуда. Перед глазами Лидочка. Чужой взгляд. Чужое лицо. И голос не ее, чужой, с издевкой. «Трус!»… — выкрикнула Лидочка, указывая на него.
А секретарь райкома, спокойный и суровый, медленно и веско подтвердил: «Гниль».
Борис тянул к ним руки, лепетал голосом, полным раскаяния: «Оставьте… Пощадите… Пожалуйста…» Наконец ему удалось ухватить книжку. Он вырвал ее из рук Сиверцева. Спрятал в карман. Рванулся к двери. А вслед, прожигая уши, гремел голосище Сиверцева: «В становые… с клещами года на два!..»
А Яков Яковлевич так до самого рассвета и не сомкнул глаз. Измаялся, истомился весь, а когда чуть только забрезжило, встал. Накинув на плечи телогрейку, вышел на крыльцо. Ходил по двору, словно прицениваясь к своим постройкам. Прикидывал, где что сменить, да подновить пора настала.