Посмотрев на Володьку, Захарыч властно кивнул ему головой, и тот, поняв без слов, что от него требуется, сгреб с верстака инструмент и направился к машине.
— Ты, Кузьмич, поживей вертайся, — строго приказал Захарыч выходящему из вальцетокарного Петру, — сам напоследок всю машину облазь.
— Мигом, — успокоил его Петр.
В конторке тоже царил дух приподнятости. С Петром все здоровались подчеркнуто шумно, оживленно. Каждый старался подольше подержать его руку и сказать что-то приятное. Народу набилось столько, что Ермохин, составлявший за столиком суточный рапорт о работе стана и беспрерывно подталкиваемый то под локоть, то в спину, не выдержал, закричал:
— Какого лешего толчетесь вы тут? Шли бы на солнце, жеребцы.
— Держись, Фадеич, — пропел насмешливо становой, — говори слава богу, что на шею тебе не сели.
Кто-то еще подпустил шутку. Загоготали дружно, поглядывая на Фадеича добродушными искрящимися глазами.
Тот плюнул и, отшвырнув недописанную бумажку, расставил врозь руки, пошел на близстоящих:
— А ну, давай простору! К стенкам ближе, к стенкам, чумовые. С меня шкуру спустят, коли в срок рапорт не сдам.
— У тебя, у черта, поди-ка и в запасе еще шкуры-то есть, — отшутился кто-то, — так что не жаль, если спустит одну.
Очистив место около стола, Ермохин вновь потянулся за пером.
— Главный инженер! — раздалось у открытой двери.
Петр протиснулся к выходу. Быстро ступая, Сиверцев шел по главному проходу. Он был без кепки и без галстука. Замочек шелковой тенниски не был застегнут до конца, и это приятно молодило его. Заметив главного инженера, Петр остановился.
— Ну как? — пожимая ему руку, спросил Сиверцев, — управились вчера?
— Кончили, — радостно доложил Петр. — До вечера затянули, но кончили.
— Готова к пуску?
— Готова… Начинать будем?
— Давайте, — отрубил Сиверцев. — Перебрасывайте машину в последний пролет, а я прикажу подавать жидкую сталь.
— Что, прокатчики? — слышал Петр голос Сиверцева, шагнувшего в конторку. — С праздником вас!
— Истинно, с праздником! — загудели веселые голоса.
— Пойдет машина, клещи в лом сдадим.
— А сами операторами заделаемся.
— Небось, будешь оперировать теми же клещами, — осадил веселый шум хриплый голос, — крупносортный-то станет, а мелкие сорта по-прежнему на нашей шее останутся.
— Нехай, — удало выкрикнул кто-то, видимо, из молодых, — и до мелкосортных очередь дойдет. Быка берут за рога, коль голову окрутят — хвосту недолго мотаться.
— Верно, — покрыл шум голос Сиверцева, — начало будет, дело легче пойдет. Важно начать.
— Захарыч! — еще от дверей вальцетокарного закричал Петр. — Начинай.
Словно корабельный сигнальщик, он широко махнул рукой, и старик, поняв, что пора начинать, согласно закивал ему в ответ.
Пробегая мимо Петра в главный пролет, он бросил торопливо:
— А ты, Кузьмич, иди-ка туда, к ней, — показал он на машину, — проверь еще разок, слышь!
В пустом зачистном пролете, из которого прокат вывезли еще с вечера, было необычно тихо. И когда Захарыч, забежав вперед крана, подцепившего крюком разливочную машину, выскочил на огромную, чисто выметенную площадь пролета и махнул крановщице, дружный вздох разнесся по площадке. Этот могучий вздох как бы отсек зачистной пролет от остального цеха, трудолюбиво гремевшего и посылавшего сюда отблески горячего сияния стали. Там жили обыденной трудовой жизнью сотни привычных людям механизмов — здесь готовился к первому могучему выпуску новый механизм. И люди стыли в торжественном молчании, боясь упустить миг, когда эта мертвая, неказистая на вид конструкция оживет в первом обороте валков.
Далеко в глубине цеха тревожно забил маленький колокол. Два мостовых крана, мерно гудя моторами, плыли к зачистному пролету. На крюке переднего висел громадный сталеразливочный ковш. Жаркое сиянье било из ковша, заливая своим светом частую сеть крышевых переплетов, мощные фермы крана, напряженное лицо крановщицы, без устали бившей в колокол. Захарыч властно поднял руку. Краны остановились. Закачался многотонный ковш. Вместе с Захарычем и Володькой Петр придирчиво проверил положение всех рукояток управления и, убедившись в готовности машины, сквозь сжатые губы скомандовал:
— Начинайте, Захарыч!
По его знаку, снова зазвонив, краны поползли и остановились над разливочной машиной. Второй кран подцепил крюком за петлю, наваренную к днищу ковша. Загудел мотор. Огненная пасть ковша медленно раскрывалась. С томительной медлительностью текли секунды. Казалось, что ковш застыл на месте, и только гул моторов убеждал в обратном. Но вот в напряженную тишину ворвался плотный, тяжелый шум. Сияющий ручей стали ринулся вниз, в раскрытую пасть разливочной машины. Нетерпимый блеск резанул по глазам. Петр зажмурился. Он слушал шум падающего стального потока и задыхался.