— Свобода и есть счастье! — возражает Север.
Мы никогда не успеваем закончить этот разговор. Я уступаю, потому что люблю. И так продолжается долго, гораздо дольше, чем я могла предположить.
А потом пропадает Артур. Север бегает по комнате, не выпуская из рук переговорной коробочки. У нас на руках целый куль икры.
— Я найду покупателей, — говорит Север. — Это не как в первый раз, теперь все куда яснее.
А когда я спрашиваю об Артуре, Север раздраженно отвечает:
— Пошел ночью купаться, бродяги и съели.
— Ты слышишь меня?
Нет отклика, ни малейшего намека.
— Ты слышишь меня, Дилейна?
Тело моей рыбы сковано железным панцирем. Может быть, она и хочет ответить, но не знает как…
Я глажу пальцами ее изуродованный лоб, обвожу по краешку мутный потухший глаз, обнимаю плавники.
— Я виновата перед тобой, рыба моя, но не бросай меня вот так, одну, здесь! Не делай вид, что не слышишь меня… слышишь?
Мир стиснулся до грязного двора, изрисованных краской кирпичных стен, сальных луж и клочка мутного белесого неба над головой.
Над лестницей из ржавого железа мерцают красные огоньки — местные люди глотают дым.
Дилейна не шевелится — замерла, чуть повернув голову ко мне, чуть завалившись на бок. Вдруг ей плохо? Если здесь плохо мне, то ей, наверное, много хуже. Вдруг она так ослабла, что не сможет унести нас с Севером назад?
А он ушел, ушел уже давно, велев ждать. Сидеть и ждать.
И я сижу и жду — которую неделю, то в гостиных домах, похожих один на другой, как попрыгушачьи икринки, то в темных харчевнях, пропахших дешевым пойлом и горелыми листьями, то в грохочущих залах среди дергающихся в припадке людей. Икра понемногу расходится по покупателям, но Север не может остановиться, пока не уйдет самая распоследняя икринка.
Я еще раз глажу Дилейну и возвращаюсь в душное нутро музыкальной шкатулки. Сажусь на узкий диванчик, обтянутый кожей мертвого зверя. Чтобы чем-то занять руки, листаю обтрепанную книжицу, где кроме нарисованных стаканов и бокалов не могу разобрать ни одного знака.
За соседним столом звенят стеклом безволосые мужчины в черной, на северный манер, одежде. От них струится опасность, словно от бешеных рыб.
До меня доносится въедливый глумливый голос одного из них:
— Север — и сам непростой такой пацан, с заморочкой, но чувиха его — просто отвал башки! Будто с утра до ночи под кайфом. Выхожу сейчас пошмалять — через служебку, стало-пть. Ночка так и шепчет: дуй взасос и взатяг, но вдруг — что я вижу? Эта чува перед байком натурально хлопается на колени, обнимает за колесо, и давай с ним разговоры разговаривать. Че-то шепчет там, перетирает и, слышь, по фаре его гладит, к вилке прижимается…
Севера нет и нет, хотя он сказал: полчаса. Тонкая ниточка тревоги натягивается в самом низу живота. Меня мутит.
— …Я аж косяк выронил. Типа, не втыкаю: это наркоэротика или технопорно? Прикинул уж, не подъехать ли к этой красотке, но вовремя откатил — мозги дороже. Север этот — уж больно непростой… Мудренее собственной дури!
Мне неуютно здесь, от дыма появляется во рту металлический привкус. Я забираюсь в самый угол диванчика, в подобие тени, а Севера все нет.
Жесткая земная музыка вибрирует и нарастает. Сквозь ее шум я вдруг слышу, как просыпается Дилейна.
Не могу здесь находиться ни минуты. Я вскакиваю и, едва не перевернув стол, бросаюсь к двери.
На пороге меня хватает за локти Север:
— Уходим, быстро!
Нет времени для разговоров. Я едва успеваю перекинуть ногу через спину Дилейны, как Север бросает рыбу вперед, через узкий проход меж каменных стен, и вовремя — угловатая туша бродяги мелькает навстречу совсем рядом. Но Дилейна уклоняется и выводит нас на открытую воду улиц.
— Держись, малек!
Слова Севера тонут в реве рыб. Мы покидаем нехорошее место, куда нас зачем-то занесло, но неприятности не заканчиваются. Две, а потом и три бродяги устремляются за нами следом. На их верхних плавниках разгорается алое и голубое сияние.
Сначала мне кажется, что они позарились на беззащитную, скованную корявым металлическим телом Дилейну. Но по мере того как, петляя, мы выбираемся к окраинам города, я прозреваю: их цель — Север. Север — с его талисманом, с полными карманами попрыгушачьей икры, с толстыми пластами земных бумажных ракушек за пазухой.
Еще несколько бродяг ждут впереди: они всегда охотятся стаями, это знают все — к счастью, и Север тоже.
Какой бы большой уже ни выросла моя Дилейна, она все-таки может пройти там, где застрянет любая бродяга.
Мы наконец вырываемся из пленившего нас так надолго города. Но все еще остаемся в смрадном мире Земли.
Сейчас или никогда, понимаю я — и со страхом думаю, что никогда.
Ветер свистит в ушах, я вжимаюсь в спину Севера.
Бродяги, полыхающие красными и синими огнями, раздирающие перед собой воздух голодным хищным ревом, начинают нагонять нас.
Север что-то зло бормочет — я не слышу. Наверное, понукает Дилейну.
Мне хочется спросить: что ты сделал с моей рыбой, северянин? Во что превратил мою верную, умную, ласковую Дилейну? Хоть пришпорь ее сейчас — она не прыгнет в небо, не замерцает золотым и красным, не нырнет в море, утягивая нас за собой. Нас догоняют, и через несколько минут ты наконец соприкоснешься с тем, что такое твоя любимая Земля.
— Сейчас прыгнем, — кричит Север. — Вперед, шагов на пятьсот, как только будет кусок прямой дороги. Приготовься!
Он сутулится и запускает одну руку за пазуху.
— Нет! — я надеюсь, очень надеюсь, что мой любимый слышит меня. — Север, нам нечего тут делать! В Аталану, и только туда!
Он меня слышит. Я понимаю это, потому что, даже прижавшись к его широкой спине щекой, чувствую, как он качает головой.
— Вперед, и снова вперед! — кричит Север. — Два-три прыжка, и им нас не найти! Не бойся, Лейна!
А я и не боюсь. Я отбоялась свое — и все мои страхи сбылись. Я далеко от дома — так далеко, что нет смысла говорить о расстояниях. Человек, который привез меня сюда, человек, которого я люблю, ветреный мальчишка, отнимающий мое право на предназначение ради выдуманной, эфемерной свободы, не намерен советоваться со мной, он давно уже все решил сам.
Бродяги совсем близко — хищные стальные клыки подбираются к хвосту Дилейны, огонь их глаз слепит, как солнце.
Трескается, расступается перед черным кораллом Севера вязкое прогорклое земное пространство, и в одно мгновение мы оказываемся на пустынной дороге, и черная лента дороги гудит под плавниками Дилейны, и сполохи бродяг мерцают далеко позади.
— Сейчас еще раз, — полуоборачивается Север.
Я даже могу представить его самодовольную улыбку — будто это он сам, а не наследный талисман перекинул нас сквозь ничто.
— На Аталану, Север, — громко говорю я, стараясь дотянуться губами до его уха. — На Аталану, пожалуйста! Я хочу домой!
Трепещут ветви пыльных испуганных деревьев, охраняющих дорогу. Встречная рыба обливает нас светом. Бродяги понемногу вычерпывают возникшую между нами брешь. Север не отвечает.
— Не сейчас, Лейна! — говорит он наконец. — Давай сначала доберемся до дома и там обсудим все, не торопясь.
— Дома? — кричу я, срывая голос. — Эта могила, это безрыбье уже стало тебе домом?! Мой дом там, где моя семья, где мой остров, где я хочу жить на радость и счастье!
Наивные слова церемонии тонут без ответа. Дилейна заходит в плавный вираж, выбирая плавниками щебень и пыль с края обочины.
— Приготовься, — чужим, грубым голосом говорит Север.
Когда он снова пригибается, спрятав руку под куртку, и перед нами разверзается отвратительная рваная дыра, я что есть сил прыгаю в сторону — и еще до удара о землю успеваю увидеть, как исчезает Дилейна и оседлавший ее Север, и невидимые лоскуты воздуха трепещут там, где только что разорвалась связывавшая нас нить.
По бесконечному склону, заросшему буграми жесткой травы, я качусь и качусь прочь от дороги, в никуда. Я перестаю ощущать верх, и низ, и удары, и боль, и тело.