Солнце рассыпало искры. А кругом — зелень лугов и густая синева неба, неизмеримо глубокая и какая-то притягивающая. Петьке пришло в голову: рано утром какой-то кузнец, засучив рукава, взял пудовую кувалду, размахнулся и так саданул этой кувалдой по раскаленному шару, плывущему в небе, что из него со звоном посыпались искры. Этот звон превратился в журчание ручья, в пение птиц, в шорох трав, в жужжание пчелы…
Лошадь фыркнула. Петька очнулся и заметил, как под дугой лениво пропорхнули две огромные бабочки. Желтые с красными и черными пятнами. Таких редко увидишь. Куда Петька ни повернет голову — все радует глаз. А кажется, что особенного вон в тех трех одиноких березках над оврагом, или в зеленоватом болотце, где на высоких ножках, как на ходулях, бегают кулики.
И все же березы и кулики, и переливчатое кваканье (а не кряканье, как на юге) лягушек, чистое, как серебро, курлыканье журавля под облаками — так дорого Петькиному сердцу, что он ни за что не променял бы родные места на Южный берег Крыма сего кипарисами и пирамидальными тополями. Там он в детстве бывал…
Петя Ухалов окончил восьмилетку. Старшие товарищи отправились в далекие края: на Ангару, в Казахстан, в Каракумы. Уезжая, сказали на прощанье:
— Ну, Дон Кихот, мы едем в пустыню сражаться с барханами, с засухой. А ты?
— Я здесь останусь.
— Дома?
— Да.
Петьку называли Дон Кихотом за рост и худобу. Была страсть у него к баяну, хотел стать музыкантом, научился играть, потом неожиданно увлекся пчелами. Началось с простого. В школьной трубе на чердаке привился пчелиный рой. Прямо в трубе. Петька решил поймать его. Он вскарабкался на крышу, разобрал по кирпичику трубу, вымазался в саже, как заправский трубочист, и все-таки достал рой. Пчелы жалили парня в щеки, в нос, в руки. Но Петька был терпелив. Черный, с опухшим лицом, он остался доволен собой: дело сделано. Фанерный ящик с роем опустил на веревке в глубокий прохладный колодезь на школьном дворе. Это для того, чтобы пчелы успокоились, собрались в клуб. Сверху на сруб колодца набросил два старых одеяла. Ребята столпились и с интересом смотрели, что он делает.
— Ты что, утопить хочешь? — спросил его черноголовый паренек, прищурив глаза.
— Не волнуйся, малыш, — ответил Петька, деловито засунув руки в карманы брюк.
— Он решил уморить их с голоду. Тоже — пчеловод нашелся, — крикнул второй задорно и насмешливо.
— Помалкивай! — И Петька шагнул вперед.
Мальчик шарахнулся и, улепетывая, закричал:
— Дон Кихот — трубочист…
Все засмеялись. Петька провел по потному лицу рукавом, размазал сажу. Так к его прозвищу «Дон Кихот» прибавилось еще и «трубочист». Назавтра Петька добыл где-то улей и поставил его в школьном саду под яблоней. Ребятам не позволял подходить близко. Да они и не пытались этого делать. Боялись пчел.
Ухалов купил книжку «Пчеловодство» и на уроках читал ее запоем, как романы Майна Рида. За лето сделал еще одну пчелиную семью и даже накачал полфляги меда. Это было целое событие. Ребята говорили о Петьке, старались завести с ним дружбу, всем хотелось попробовать меду. И он устроил в школе чаепитие. За столом, польщенный всеобщим вниманием, сказал товарищам, что собирается поступить на курсы пчеловодов.
Прошло время, и вот Петька с направлением в кармане едет в село принимать пасеку. «Как встретят и какие там люди?»
— Тетя Дуся! — обратился он к почтальонше.
— Ну, чего еще, племянничек? Надоело ехать?
— Нет. Хочу спросить: какой у вас председатель?
— Обыкновенный, как и все.
— Сердитый?
— На сердитых воду возят. А мне вот досталась эта работенка.
Петька улыбнулся, разговор не клеился. «Ладно, увижу сам», — решил он про себя.
— В гости, что ль? — поинтересовалась тетя Дуся.
— На работу.
— Ишь ты! Чего не в город? Сейчас все — в город.
— Профессию такую выбрал. Пчеловод я, — сказал с гордостью.
— Ишь ты! Нравится? Или принудительно заставили?
— Конечно, нравится. Кто может заставить?
— Бывает.
Она посмотрела на его потертые брючки и серую кепку с маленьким козырьком, посмотрела оценивающим взглядом: будет ли из него толк.
У конторы тетя Дуся остановила лошадь и сказала:
— Приехали. Вон правление. Иди. Когда-нибудь медком угостишь, если задержишься здесь. — И первый раз за все время улыбнулась.
Петька посмотрел ей вслед, усмехнулся: «Если задержишься здесь. Ишь, прохвостом меня считает».