— Ну, как дела?
— Идут.
— А ну, посмотрим.
И он полез по лестнице на башню.
— А скажи, Петя, на пасеке интересно? — спросила Зоя.
— Кому как. Там ведь не цирк и не кино.
— Ну все же? Какой ты, право, — скривила она капризно губы.
— Мне там нравится.
— Понимаю: яблони, плакучая ива над рекой, почки-цветочки. Романтично и чувствительно! — попыталась съязвить Зоя и захохотала.
— Когда пчелы жалят, то бывает не романтично, но чувствительно.
Зоя прыснула.
— Чего ты, Зоя?
— Смотри, — указала пальцем.
К башне приближались тракторист Афоня и Трифон Никитович. Афоня без брюк, в трусах. Глаза отекли, и его трудно было узнать. Трифон Никитович держал в руках Афонины брюки.
— Что случилось? — крикнул председатель с лестницы. Все столпились.
— Ты здесь, Илья Ильич? — сказал Трифон Никитович. — Любуйтесь! Вот вздумал полакомиться медком. Забрался на пасеку, а пчелы и давай его жалить. Он сдуру на дерево залез. Думал, отступятся, а они еще злее. Стал слазить — зацепился штанами за сук и повис вниз головой. Я с батожком к нему. Хотел проучить. Он рванулся, оставил на дереве штаны, сам же — в речку. Пока полоскался — опух, ничего не видит. Позвал меня на помощь. Теперь я вроде за поводыря у него.
— Так! — сердито крякнул председатель, и нос его стал еще более плоским. И тут он увидел Петю Ухалова.
— Почему не на пасеке?
— Наказать надо проказника, — сказал мужчина с раздвоенной, как у зайца, губой.
Петя не понял, кого советуют наказать: его или молоденького рыжего тракториста, похожего на пухлого индийского будду.
— Я ведь невзначай… Я так… проходил мимо. Дай, думаю, загляну, — оправдывался пострадавший.
— Он уже наказан, — заступился Трифон Никитович.
— Как самочувствие? — спросил председатель Илья Ильич. — Пчелы ничего не отъели?
Все захохотали.
— Кажись, все цело, — болезненно улыбнулся Афоня.
— Тогда получай свои штаны. Иначе они тебе не надобны будут.
— П-а-а-з-з-ор! — заскрипел зубами человек с заячьей губой.
— Садись в ходок, отвезу домой. Помогите: он же не видит. — И когда Афоня уселся, председатель хлестнул жеребца. А трактор все так же тупо смотрел сквозь мутные свои очки. Казалось, удивлялся: надо же так изуродовать человека.
Трифон Никитович, я и Петя отправились на пасеку. Всю дорогу молчали. У омшаника на старом клене заметили черный клубок — рой.
— Ишь, чуть не прозевали, — воскликнул старик. — Петя! Живо!
Петя взял роевню, накинул на голову сетку и полез на дерево. С большим трудом дотянулся до роя и резким ударом кулака по суку стряхнул его в роевню. Трифон Никитович стоял, опершись на трость, и комментировал:
— Добрый верхолаз, цепкий, как обезьяна.
Петя не мог понять: хвалят его или укоряют.
— Слазь, неси рой в омшаник. Захвати оттуда кваску.
Принимая из Петиных рук стеклянную банку с квасом, Трифон Никитович сказал:
— А я, того… никогда не карабкался по деревьям. Жалел штаны.
— А как же рои снимали?
— Умею колдовать. — Улыбнулся хитровато. Петя изумленно посмотрел. А что? Он и в самом деле похож на колдуна.
— Шутите, Трифон Никитович.
— Шучу, не шучу, а надо знать повадки пчел. Легче будет работать.
Мы сидели под старой ивой на скамейке, ели душистую клубнику, выращенную Трифоном Никитовичем, и любовались природой. Пасека находилась на самом высоком берегу реки. Отсюда открывался необъятный простор. Вниз под обрыв спускались, бежали сломя голову деревья. Буйная зеленая толпа! Так в жаркий день бегут к реке дети. Наперегонки. За деревьями желтел песчаный берег, синела извилистая река, а дальше, за противоположным берегом, тянулись луга и поля без конца и края. Смотришь вдаль и кажется, что ты паришь над этой ширью, над этой родной любимой землей.
— Тридцать лет любуюсь, — сказал Трифон Никитович. — С тех пор как начал работать пасечником. И не могу налюбоваться. Каждое утро раным-рано приду, сяду на скамейку и смотрю в синюю даль. До чего же хорошо! — Он долго молчал.
— Вот, Петя, я стар и передаю тебе все это. Пасеку и все, что видишь. Землю. Люби ее, оберегай и не переставай радоваться, что тебе досталась эта красота. За это ты будешь в долгу перед людьми. В большом долгу! Понимать надо.
Трифон Никитович приподнял тяжелые лохматые брови и посмотрел на нас.
— Рой выходит! — крикнул Петя и показал на улей, над которым метались пчелы.
— Неси фанеру. Живо! — скомандовал Трифон Никитович.
Он приставил фанеру к прилетной доске и сел сбоку. Пчелы, как горох, выкатывались из летка и сплошной темной лавой текли по широкой фанере, а затем, достигнув края, взлетали. Вдруг Трифон Никитович накрыл банкой из-под кваса несколько бегущих пчел.