— Вы настоящий артист!
— Почти что, — проговорил он в нос и посмотрел так недосягаемо высокомерно, сделав такую презрительную складку у рта, что я готов был поверить — передо мной стоит директор районного Дома культуры Либуркин.
Он снова улыбнулся и вытер пот с лица.
— Здорово получается? — спросил он самодовольно.
— Просто-таки похвально.
— Я не сомневаюсь! Я хотел было пойти в артисты, чтобы изображать разных типов, да жинка не пустила. Дом, говорит, дострой, а потом хоть на все четыре стороны.
— Веселый вы человек.
— Об этом вся деревня знает. Ну и жарища! Может, кваску желаете?
Я не отказался.
— Фаина! Угости товарища квасом. Фаина!
Из сеней выглянула женщина. Молодая, почти девочка.
— Сейчас принесу. Здравствуйте! — сказала мне и скрылась.
— Живем ладно. Послушная, — объяснил хозяин.
— Ну, как идут дела, Фома Иванович?
— Замечательные дела, — тряхнул он кудрями. — Жинка красивая. Сами видели. Сын растет. Скоро дом отгрохаем. Чего еще надо?
— Вам позавидовать можно. Но я спрашиваю о пасеке. Я там был. Одна пчелиная семья, кажется, без матки.
— Не может быть! В некоторых ульях у нас до пяти маток!
Я свистнул от удивления и посмотрел на Фому Ивановича.
— Что, не верите? Бывает. Ей-богу, бывает! Сам читал в журнале.
— Так это в журнале. И при том редкий случай описывается.
— А мы разве хуже других? — засмеялся он. — И у нас не исключена возможность. Не исключена.
К нам подошел мужчина с забинтованной головой, правая рука в гипсе.
— Знакомьтесь. Сосед мой. Герой в своем роде. Люди сено косят, а вот он с этой рукой, как с лялькой, носится. Герой, потому что трусы, в том числе и я, убежали от взбесившегося быка. А он не оробел, бросился на быка и спас трех доярок. У него было три возможности: быть убитым, быть калекой и быть временно нетрудоспособным. Из трех зол ему досталось наименьшее. Теперь вот ходит, мешает мне работать.
— Ну, хватит молоть, про что не следует, — одернул его мужчина, — расскажи-ка лучше что-нибудь про пчел. Страсть как люблю слушать про этих мух.
— Вы где учились пчеловодству, Фома Иванович?
— Мой прадед, дед и батько были пчеларями. И я с детства перенял у них все тайны этого ремесла.
Женщина принесла квасу. Глаза у нее синие и чуть-чуть грустные. Губы сжаты и застыли в загадочной улыбке.
— Ступай, Фаина, до хаты. Мы побалакаем с человеком. После родов не может поправиться.
Она посмотрела на меня, как будто хотела что-то спросить, но не спросила, повернулась и пошла.
— Сидайте, — предложил он любезно, смахнув рукой опилки с толстого чурбака.
Мы сели, и человек с больной рукой тоже примостился рядом. Помагайбо положил руки на колени и глубоко вздохнул.
— Шершни нас замучили. И откуда они взялись, гады? Здоровенные, по воробью.
— Так уж и по воробью?
— Ей-богу! Иду как-то по пасеке, смотрю: сидит один шершень у летка. Желтый, как семенной огурец. Глазами ворочает, как филин. Страшно подступиться. У меня аж мороз по шкуре пошел. Покажется пчела — он хап ее в рот и жует, ворочая челюстями, как жерновами. Такому сунь палец в рот — откусит. Я — к другому улью… И там такой же, если не больше. Ну, думаю, теперь хана пчелам. Наломал веник из прутьев и начал было их сшибать. А они за мной. Хорошо, что поблизости чья-то лошадь паслась. Вскочил — и в село. Прямо к пожарке. Так, мол, и так, дорогие пожарнички, выручайте, хлопчики, если вам жаль колхозную собственность. Ну, ясное дело, шофер надел шлем на голову, заскочил в кабину, нажал на педали и сколько духу — на пасеку. Хлопцы быстро размотали шланги, включили насосы на все атмосферы и стали понужать водой по шершням.
— Здорово!
— Что вы! Эти шершни потом переключились на цыплят. Рядом птичник стоит, так они всех цыплят прикончили. До единого. Ужалит — из цыпленка дух вон.
Я смотрел на него изумленными глазами. Развлекает меня Помагайбо или издевается? Его лицо светилось искренностью чувств. Он верил своим словам.
— Что ты врешь, Фома Иванович! — не выдержал сосед с больной рукой. — На цыплят напал мор, болезнь куриная…
— Ну, болезнь так болезнь. Я спорить не собираюсь, — мягко согласился Фома Иванович. — А со стрекозами что было? — продолжал он. — Налетели с озера. Миллионы! Зеленые, синие, голубые — залюбуешься. Шелестят крыльями, как будто они у них из целлулоида. Каждая стрекоза по четверти. Как начали шерстить пчел, — жутко смотреть. Я на велосипед — и в деревню. Собрал всех охотников — человек двадцать. У каждого по два патронташа через плечи. Я впереди всех, как командир. Открыли такую пальбу по стрекозам, что с поляна пасеку прибежали трактористы: уж не война ли? Всех хищных насекомых перестреляли. Потом целую неделю под ногами земля шевелилась от недобитых стрекоз.