Аннотация

В начале настоящего очерка мы сказали, что либеральное движение в России растет по неотразимым законам истории. Факты, которые мы изложили выше, показывают, что Россия вступает в период, подобный тому, который прошла, например, Франция перед 1788 г. и Пруссия перед 1847 г. и который должен кончиться в том же роде, в каком он кончился в названных странах, т.е. политической реформой. Это должно произойти, как вследствие связей России с Западной Европой, так и по ходу внутреннего развитии России. Нет ничего неправильнее противопоставления России Западу, которое есть, в сущности, отголосок одностороннего, исключительно вероисповедного взгляда на жизнь и историю. Даже если забыть целую западную половину России (от Новгорода до Украины), имевшую всегда столько соприкосновений и аналогий с Западной Европой, а остановиться на одном Московском государстве, которого учреждения стали теперь рамкой для политической жизни всего населения Российской империи, то увидим что учреждения эти при всех своих местных отличиях, принадлежат к типам, общим всем большим европейским континентальным государствам христианской эпохи. Во главе всех этих государств мы видим сначала монарха, окруженного различной силы совещательными земскими элементами, потом монарха самодержавного, окруженного исходящею из него бюрократией, и, наконец, постепенную атрофию монархически-бюрократического элемента перед земским выборным, который сам всё более демократизируется. Главное отличие истории московского строя от истории родственных ему европейских вовсе не качественного характера и состоит лишь в относительной отсталости видоизменений его, которая объясняется запоздалостью появления Московского государства на исторической сцене.

Около 1848 г. в Западной Европе прогрессивные партии разделились на умеренно либеральные и радикальные, от которых в свою очередь стали отделяться фракции социалистические,— причем некоторые из последних, по реакции старым сословно-либеральным партиям, стали было даже склоняться к диктаториальным идеям и даже к союзу с цезаризмом. Все эти разделения пустили свои отголоски и в России и притом даже раньше, чем ход жизни создал реальную подкладку для этих разделений. А так как в России, при наследнике Николая I, подвинутом к реформам после неудачной войны, начатой Николаем, должно было возродиться даже поклонение “просвещенному” деспотизму, то упомянутые разделения оказались как нельзя более на руку абсолютизму, — как это и показывают многие данные настоящего очерка.

Но из этого же очерка видно, что в последние годы сама жизнь в России успела обнаружить, как неосновательность надежд на “просвещенный деспотизм”, так и необходимость политической свободы для радикально-демократического и социалистического движения, и сделать либерализм непременным догматом для всякого последовательного русского прогрессиста, как и для всякого сознательного сторонника даже внешнего благоустройства страны. Таким образом, теперь подкопаны одни из последних указанных выше идейных препятствий к торжеству либерализма в России. Остается лишь, чтобы ослабели племенные антагонизмы и чтобы у передовых людей разных племен России выработалось сознание необходимости солидарного действия для преобразования его политического строя к общему благу. Большим приобретением последнего времени, дающим надежду на благоприятный исход также и племенного вопроса, следует счесть то обстоятельство, что либеральное движение в русских земствах поставило отчетливо местное самоуправление важнейшею частью своих требований.

Если теперь все образованные люди равных племен населения России усвоят себе бесповоротно и последовательно начала, лежащие в основе русского земского движения и предлагаемые в осязательной форме, — а именно требования неприкосновенности основных прав лица и местного самоуправления, обеспеченных самоуправлением государственным, тогда главная часть работы добывания для России политической свободы будет сделана.

Нечего смущаться теперешней материальной слабостью либерализма в России и огромными силами в распоряжении самодержавия. Материальными силами, конечно, пренебрегать нельзя, и либерализму нашему надо приобретать их во всех элементах населения России: в так называемых «обществе» и «народе», среди «рабочих» и в армии. Но материальная сила в вопросах внутренней политики далеко не все и даже не главное. В наши времена сочувственная, или, но крайней мере, нейтральная нравственная атмосфера есть необходимое условие для действия всякого политического строя; лишенный ее всякий политический порядок задыхается и падает, при милейшем толчке и даже без него.

Бонапарты нашли силу обстреливать Париж, а Габсбурги — Вену, Гогенцоллерны возвратили войска свои в Берлин, когда в общественном мнении обнаружились разделения, — но единодушное отрицание старого порядка и отчетливое требование новых учреждений, вполне ясно сознаваемых обществом, всегда обезоруживало самые реакционные правительства.

28 Ноября 1888 г.