Выдох застревает у меня в горле, и я в отчаянье хватаюсь за шею. Его хохот звучит эхом у меня в голове, не слышу, о чём они ещё говорят, кое-как поднимаюсь, оглядываюсь, но ничего не вижу, серость размывается пятнами, образы смешиваются и наслаиваются друг на друга. Кашляю и вдыхаю со свистом, понимаю, что очки уже не на мне, озираюсь, падаю на четвереньки и шарю по лужам в поисках так нужных мне сейчас стёкол.
Хлопок подъездной двери – она его впустила. Бью грязную воду ладонями и сдавленно мычу. Очки оказались на ступеньке перед подъездом, чудом уцелели, поэтому протираю их краем футболки и цепляю на нос. Тело дрожит от холода, но я не иду домой, а бреду по грязи, топя носки в мутной землистой воде. Через пятнадцать минут дёргаю шершавую ручку и вваливаюсь в отделение, резко осознавая, насколько сильно замёрз. Тут же ко мне подскакивают двое в форме, и сперва что-то кричат, но я бубню одни и те же слова, пяля взглядом в плитку под ногами, которая словно усыпала шоколадной крошкой.
– Он напал на мать, я её защищал, но теперь он дома, он может её убить, помогите, – язык плохо ворочается от холода, пальцы не сгибаются, и я прячу их в подмышки, содрогаясь всем телом.
Полицейские ведут меня в кабинет несмотря на то, что я умоляю их отправиться ко мне домой. Говорят, что нужно написать заявление, и только потом они поедут по адресу.
Сижу на чёрном стуле, ноги дёргаются, не могу остановить это. Пишу корявым почерком слова под диктовку, а с волос на бумагу падают бурые капли и размывают чернила. Диктует полная женщина с мягким вкрадчивым голосом, временами жалостливо вздыхая, наверное, из-за моего жалкого вида.
– Это он тебя порезал? – спрашивает она, а я резко скидываю руку со стола, хотя прятать уже бессмысленно.
– Нет, я сам, – бормочу и добавляю, – случайно.
Пишу дальше, не вдумываясь, ставлю дату и подпись, а после они меня отпускают, когда я их уверяю, что доберусь сам. Не понимаю, почему отказался ехать с полицейскими, но плетусь к дому, не замечая, как носки черпают грязную воду, а ветер обдувает мокрую одежду и волосы. У подъезда вижу размытые следы крови, снова тошнит, но сдерживаюсь, зажимая ладонью рот. Кто-то открывает дверь, и я прошмыгиваю в подъезд, но домой идти не решаюсь, сажусь на ступени и начинаю рыдать. Всхлипываю, дыхание прерывается, сбивается, в груди тянет, заставляя вырывать отчаяние со стонами и криками.
Сижу так долго, что ноги затекают, а потом начинают гудеть и покалывать при каждом движении. Слышу разговоры за подъездной дверью, понимаю, что полицейские пришли, поэтому кидаюсь к двери, впускаю их внутрь, испугавшись, что секунда промедления, и они могут опоздать.
– Квартира? – сухо спрашивает один из полицейских.
– Пять, – быстро отвечаю и иду следом.
Мы заходим домой, я веду их по коридору и сворачиваю налево, к комнате матери.
Она сидит на краю кровати, Олег рядом, на её лице улыбка.
– Ваш сын написал заявление, что этот мужчина вас избил, – механически проговаривает высокий полицейский, а тот, что ниже, продолжает молчать, окидывая комнату брезгливым взглядом.
– Нет, нет, что вы, – с натянутой улыбкой щебечет мать, а я непроизвольно открываю рот, – я упала и ударилась лицом. Сын просто не принимает моего нового мужчину после смерти мужа. По отцу скучает.
Я резко откидываюсь к стене и сглатываю. Мгновенно думаю, куда можно сбежать. Не собираюсь жить с Олегом, лучше пойду на вокзал и там на лавке переночую.
Высокий продолжает расспрашивать мать и её друга, низкий, достав планшетку с листком сероватого цвета, что-то быстро пишет.
Беззвучно ухожу в свою комнату, переодеваюсь, нахожу старенький рюкзак и складываю туда телефон, наушники и плеер, подаренный отцом на день рождения, прямо перед его смертью. Также складываю пакет с печеньем и блокнотом. Невзирая на полицейских, мать и Олега, обуваюсь, накидываю на себя куртку, из среднего ящика комода достаю конверт с деньгами – если правильно помню, там осталось около семи тысяч. Напоследок хватаю громоздкий зонт с деревянной ручкой, который когда-то принадлежал отцу, и ухожу, не оборачиваясь, не слыша, зовёт кто меня или нет.
Сначала я шёл просто вперёд. Думал о матери, почему она связалась с этим упырём, почему оправдала его, выставив родного сына идиотом. Злился на отца за то, что бросил нас, умер так рано, оставив меня одного. Попытался раскрыть зонт, но клапан заел, и он не раскрылся. С размаху я лупанул зонтом об асфальт, всё своё раздражение выместив на последнем отцовском привете. Пружина, держащая фиксатор, внезапно сработала, видимо от удара, и зонт, словно гигантская птица, раскрылился, как будто перед полётом.