— Как? Ян-Си-Най? Китаец, что ли? Или кореец?
— Сунай. Не китаец, и не японец, и — неизвестно кто. Авантюрист какой-то международного масштаба. Одно время его, вроде, активно разыскивали, потом как-то затихло. Или молчат. Пробовал и так и сяк — не пробиться.
— А чем он занимался?
— Да никто толком не знает. Трансплантация, трансфертация - не человек, а какая-то ползучая черная дыра.
— В смысле?
— Ну, когда входа не видно и выхода нет, а где он появляется, там кто нибудь исчезает.
— Дед, у нас времени мало.
— Чего, спешишь, что ли, куда? Ну погоди, вон жена идет, хоть познакомлю. Я ей про тебя тогда рассказывал, рада будет увидеть. Она у меня все помнит, и майку твою за сто шагов узнает.
— Нет, Гена, прости, пора мне. Ты... вот что...
— Да минутку-то подожди, вон она...
— Гена, послушай! Забирай Надю и сматывайся отсюда! Как можно скорее, ты понял?
— ТЫ чего, Серега?.. Куда сматываться, зачем? Здесь все отлично устроено, налажено — тут можно жить. И как это ты помнишь, что ее Надя зовут? А, Серега?
— Да какой я тебе...
— Дед, опаздываем.
— Погоди... Ты... Ты — кто?
— Я — кто? Ты меня спрашиваешь, кто я?
— Всё, дед, черта, дед-лайн! Извините, но нам действительно пора. Идем!
— Погоди, Серега! Надя, иди сюда!..
— Бегите отсюда. Гена! Прощай, не встретимся больше. Бегите-е!..
«...Да, ну что, вернемся к нашим баранам? Генетика! Конечно, генетика: 70 лет вырубать лучших. Да война. Да водка. Вот и генетика. И что ты с ней теперь сделаешь? А с воспитанием что-то можно было бы, но воспитатели-то кто? То-то и оно. Какой-то замкнутый круг, и вот, ходим по кругу, как скоты на веревке, гадим и топчем, гадим и топчем... И что на такой замечательно унавоженной почве вырастет? Должно быть, что-то очень махровое. Слава Богу, не увижу...»
«Но хуже всего то, что я вообще не понимаю, для чего мне жить еще хотя бы полгода... Слишком много лишений и страданий; и мое сознание несовершенства, промашек и собственно несчастных случайностей всего моего духовного прошлого мучит меня до потери сознания. И ничего уже не исправить, и сделанного не улучшить, и ничего я уже не сделаю лучше, и лучше уже вообще ничего не делать. — Для чего?»
— Ну что, удовлетворен?
— Чем? Тем, что он забыв, какую майку носил?
— А чего ты с ним все о футболе? Ты же свое будущее хотел узнать.
— Да так получилось... И как-то, знаешь, не по себе... Если уже знаешь будущее — всё, точно, что и как будет, то... зачем жить?
— Но ты же собирался что-то менять и хотел узнать — что.
— А я узнал... Я узнал... Вот что, Олег, мне на эти, другие острова бы надо. ТРУД... ТРУП этот ваш посмотреть.
— Это невозможно, и мы так не договаривались. Ты хотел поговорить с собой, я тебе это устроил...
— А ты мне не дал поговорить. Только до дела дошли — и ты меня утащил, как черт грешника. «Дед-лайн, черта!» Вот и не вышло ни черта.
— Ку, ты. вроде, не очень и упирался... ТРУП — это невозможно, дед. Это вредно для здоровья. И зачем тебе?
— Я хочу поговорить с людьми, которое жили в мое время и живут сейчас. Но с нормальными людьми, а не с теми, которые всем довольны или которым все едино. А такие у вас остались, похоже, только там.
— Не доверяешь? Ну, это твое право. Но туда тебя не протащить.. А вот есть один человек — твоего возраста, а может, и постарше, — который оттуда вернулся. Если он согласится встретиться с тобой...
— Уговоришь!
— Попытаюсь.
«Какие семена взойдут? а какие я посеял? Как я своего воспитал? Да как-то... никак. В футбол ходил с ним играть, пока ему не надоело. Как-то уж очень рано он соображать начал. Сперва возле иностранцев крутился, потом уже и делишки какие-то начались. А я это все, мягко говоря, не одобрял — ну и, как говорится, ослабла связь поколений. Так и не восстановилась, теперь уже и не восстановится. Не так что-то... и тут не так. Хотя плохому же ничему не учил, только хорошему... но словно бы по обязанности какой-то. И ведь любил, с маленьким особенно любил повозиться, поиграть, книжку ему почитать. Но как-то словно бы урывками. Между другими делами, более важными и больше занимавшими. А какие это были дела? Газета... телевизор... не вспомнить. Вот и получилось, что он как-то сам воспитался. Но если так посмотреть — а чего я ему не дал, не вложил, что упустил? Ну художеств не любит, так и я не особо. К музыке я вот тоже равнодушен, а он слушает: прогресс. Хотя, по мне, лучше уж никакой, чем такую, но я же со вкусами не спорю. А с чем я спорю? Да ни с чем, мне-то что. Нравится эта муть — слушай. Может, уши увеличатся...»