«Мы начинаем с подражания и кончаем тем, что подражаем себе. Это — наше последнее детство».
— Ну что, уговорил?
— Он согласен только по видео. Других вариантов нет.
— Ну, давай по видео. Так что, материться надо каждую секунду?
— По желанию. Это кабель, он не прослушивается. Могу выйти, чтоб не стеснять.
— Ну, выйди, деликатный... Так, а экран где? Смотреть куда?
— Его голограмма будет сидеть в этом же кресле, где я сейчас сидел. Будешь разговаривать, как с живым человеком Только руку пожать не сможешь. И в глаз дать.
— Так он этого опасается?
— Закончите — приду.
—...Постой, звать то его как?.. Эй, открой! А включать где?
— Не дергайте дверь, Геннадий Николаевич, она не откроется. Все, как видите, уже включено.
— Фу, черт...
— Предпочитаю, чтобы меня называли Иван Иванович. Садитесь. Сейчас освоитесь. А я пока закурю. Вы ведь, кажется, курите?
— Н-нет.
— Ну, я передачу запаха отключил, хотя сигарный дым довольно ароматичен, даже некоторым некурящим нравится. Слабость, конечно; не следовало бы в моем возрасте, но я, знаете ли, привержен старым вредным привычкам.
— А вы какого гада?
— Давайте обойдемся без анкетных данных, хорошо? Вы ведь меня видите. Ну что, привыкли? Начнем интервью?
— Вы — с ними?
— Разумеется. И осведомлен об их планах. Кстати, и о ваш приключениях — тоже.
— Так вы, что ли, их лидер? Главный девиатор — или как там.
— Я его замещаю, но о нем мы говорить не будем.
— Понятно. А за что вы попали... туда?
— Естественно, за «отклоняющееся поведение», но вас ведь интересует не это?
— Ну. если уж вы такой...
— Я такой. Как я вернулся оттуда, откуда не возвращаются, - вы это хотели спросить? Почему они меня выпустили? Все очень просто: они ошиблись. Нет, не когда выпустили, а когда забрали. Они ведь очень грубо, очень топорно работают, во всяком случае, внутри страны. У них здесь нет реальных противников, и они опустились до общего нижайшего уровня, утратив свою некогда высокую квалификацию. Они не учли моих связей в мире, не учли политических интересов и политических спекуляций момента, они ничего не учли. И оказалось, что все привычные им решения: убить, сгноить, залечить, выслать — им невыгодны. А в своем кармане они считать умеют. И пришлось им срочно делать жест доброй воли — представляете себе этот жест?
— А если ситуация переменится?
— Переменится и участь.
— Не боитесь? Может, проще уехать?
— Чтобы развязать им руки и они начали на меня охоту? Ведь пока я здесь, они — это комедия! — ходят за мной по пятам и оберегают меня! Моя смерть здесь — прямой убыток для них.
— Да не оберегают они, а следят.
— Конечно, и это тоже, но — без азарта: я ведь встречаюсь только с теми, до кого им не добраться. А перекрыть каналы связи вроде этого сейчас невозможно. Ну, то есть, на это нужны огромные деньги — те самые, которые они исправно выделяют,и , к счастью, так же исправно разворовывают на всех уровнях. Государство всеобщего воровства похоже на перевернувшийся корабль, в отдельных уголках которого некоторое время еще можно дышать.
— Они знают о вашем... подполье?
— О ком узнали, тех среди нас уже нет Мой иммунитет защищает только меня. Пока защищает.
— А вам их не жалко? Мальчишки выбегают в казаки-разбойники поиграть, а их... утилизируют.
— Мальчишки знают, что игра — всерьез. Это их и привлекает.
— Да что они понимают в двадцать лет?
— Ну, кое-что понимают. Да они и все равно недолго смогли бы дышать в такой атмосфере. Задохнулись бы и погибли — нелепо, бессмысленно, бесполезно, с мрачным отчаянием в душе. А так они погибнут в борьбе, сияя глазами, с надеждой и с легкой душой.
— Значит, это вы так о душе их заботитесь?
— Именно так. В складывающихся обстоятельствах я могу позволить себе роскошь служения добру Я творю добро, я направляю ко благу и потом, наблюдая результаты, испытываю ни с чем не сравнимое удовлетворение.
— Эго вы добру служите, подставляя их? Другого дела не нашлось?
— Да я, знаете ли, чем дальше, тем больше убеждаюсь, что вообще здесь не нужен. Без меня было бы все то же самое... А соблазнять и развращать юные души можно и Библией. И скажите сами, разве лучше было бы для них стать такими, каких вы встретили на Острове?
— А что, на Острове — не люди?