— Хватит. Пиши, я диктовать буду.
На следующий же день я повесил на дверь приемной объявление:
«Все строительно-монтажные работы производятся только за пределами центральной части города, а также скверов и парков».
Мол, кто желает побольше да покрасивее, пусть учится жить на периферии. И терпит в очереди. А то крутоваты у вас запросы...
Топтание у мэрии прекратилось. Но когда через три четыре дня я проснулся, как обычно, где-то между утром и днем, мне показалось, что за окнами больше не слышно птиц. Вернее, птицы пели, но их рулады заглушал какой-то монотонный журчащий шум — как от бегущей прямо перед крыльцом горной речки. Я уже привык к красивым сюрпризам от Мишки и поэтому выходил на террасу с чувством ППП, как мы это про себя называли, — приятного предвкушения прекрасного. Но во дворе ничто не изменилось. Шум доносился из-за забора, над которым рдела заря красных полотнищ — знамен и транспарантов. «Всем — равные условия!», «Мы — за справедливость!», «Мэр, будь с народом!» — кипящие волны категоричных требований готовы были перехлестнуть через ограду. Я устремился на второй этаж. Мишки там не оказалось. Приоткрыв занавеску на балконном окне, я отшатнулся: за воротам колыхалась толпа — тысяч десять, не меньше...
— Всем — поровну! — хором вопило народонаселение и потрясало плакатами с лозунгом «В общем городе — на общих основаниях!».
Мишка, как водится, лобызался с макетом.
— Как жить будем? — бросил я с лестницы.
— Как жили, так и дальше проживем, — ответил он, не поднимая головы.
— Миш, их там целая орда...
— И что теперь? Прикажешь каждого обнять и уважить? Давай снова перекроим весь город шиворот-навыворот, авось на время успокоятся! Пока им опять что-нибудь в голову не взбредет.
— А мне что сейчас делать то?
— Тебе — ничего. Я уже все сделал, — и Мишка сунул мне в руки лист бумаги.
«УКАЗ О СТАТУСЕ КВО» — заглавие было отпечатано жирным шрифтом. Далее строчными буквами Мишка возвещал миру, что мир должен остаться прежним. И никто не вправе требовать чего-то сверх того, что уже получено. Кому не нравится — пусть уезжает. А бузотеров сами выселим. С балкона я командирским басом зачитал все. Когда в теплом полуденном воздухе растаяло последнее восклицание, из-за забора, поскрипывая, выкатились автобусы с ОМОНом.
Город омертвел. Как если бы грянула эпидемия или сезон всеобщих отпусков. По улицам и переулкам прохаживался только ветер, желтый от пыльцы. То тут, то там из темных окон выныривали головы настороженных жильцов, чтобы сразу же нырнуть обратно. Порой во дворах появлялись дети, но в песке они копошились без задора — точно песочницы были офисами, в которых отсиживают срок с десяти до шести.
— Вроде, мы их уняли, — задумчиво цедил Мишка. — Но вся эта тишь и благодать какая-то нездоровая. Не умиротворяет совсем.
В одну из ночей, выйдя из гаража, мы обнаружили, что на улице необычайно светло и жарко. Неподалеку полыхал многоэтажный дом, в который только месяц назад вселились новые жильцы. Он горел целиком, от первого до последнего этажа. Но пожарных сирен не было слышно, а соседние улицы не исходили воплями и визгом. Город просто наблюдал. Когда мы примчались к дому, то обнаружили возле него группку людей. Они носились между телами, распростершимися на освещенном пламенем асфальте. Из тех, кто прыгал с верхних этажей, не выжил никто.
— Я больше не буду им ничего строить, — прошептал Мишка утром, глядя на черный остов высотки, по которому, как черви по трупу, неторопливо ползали пожарные бригады.
Но никто уже и не просил строить. На следующий же вечер вспыхнул другой высотный дом По счастью, на этот раз погибших было меньше: жильцы дальновидно решили не ночевать в квартирах. Самым бдительным удалось схватить поджигателей, которых тут же разорвали на куски. А еще через день пожары и погромы охватили частные участки и виллы. Сосед крушил соседа. Тот мстил. И оба ненавидели Мишку. Охраняя свое добро, люди перестали спать по ночам. Выйдя на улицу, можно было запросто получить камнем или палкой по голове. Нескольких человек убили прямо на дачных участках. Милиция была не просто бессильна. Она разошлась — защищать свою собственность. Дома и дворы стали крепостями, из которых в чужих и своих стреляли на поражение. Ждать подмоги было неоткуда. Мир за таежными чащами едва ли вообще помнил о существовании нашего городишки. И тогда в наш двор снова въехали три черных машины.
— Ты не умеешь, — прямо сказали Мишке.