— Чего не умею?
— Ничего не умеешь. Так что давай по тихому. Сдаешь нам все дела и уматываешь. А мы тут сами разрулим.
— Что это я вам должен сдать? Мэрское кресло? Да забирайте хоть сейчас. А макет — мой, это уж извините...
— Ты нас, сука, за лохов держишь? Три часа тебе на раздумье. Потом яйца вырвем.
Уходя, один из амбалов стукнул Мишку по лицу, выбив ему зуб и разбив нос.
— Они тоже считают, что это все — я! — вскричал Мишка, брызгая кровью. — Все и вся теперь против меня!
Всхлипывая, он поплелся в гараж. Я шел за ним, отчаянно пытаясь отыскать хоть какие-то утешающие слова. Но «Я с тобой» и «Я не против тебя» теперь могли быть только издевкой. В гараже Мишка сел на пол у макета и опустил голову. Кровь из разбитого носа капала на пыльные доски.
— Мне всегда нравилось наблюдать, как жук ползет по травинке, — Мишка заговорил только через четверть часа, по-прежнему не поднимая головы. — Ты никогда не видел? На самом деле это очень увлекательно. Он долго карабкается вверх, иногда соскальзывая, иногда с трудом держа равновесие. А когда доползает до самого верха... ну, до конца травинки, то замирает на нем. Это мой любимый момент. Я всегда пытаюсь угадать, что будет дальше — взлетит он или плюхнется вниз? Взлетит или плюхнется? Взлетит или плюхнется? Взлетит или... О-ох, как я хотел, чтобы все получилось! Как хотел!
— Знаешь, что самое обидное? — он продолжал, утирая кровь рукавом и глядя на меня красными от слез глазами. — Мы так и не успели понять, что это было. Пришли в кинотеатр к концу фильма. Смотрим финальные сцены, ни во что не врубаясь, и пытаемся угадать начало...
Вдруг Мишка вскочил, схватил стоявший у стены деревянный ящик и, прежде, чем я успел что-либо сообразить, с размах опустил его в самый центр макета. В разные стороны с треском полетели куски пластика. Подсветка потухла.
— Получайте свой город, скоты!
Он снова саданул ящиком по городу, обрушив две высотки и заводскую трубу. Я попытался схватить Мишку сзади за плечи, но сделал только хуже: он уронил ящик прямо на жилые кварталы А потом вырвался и начал крушить все руками. Крохотные домики разлетались по чердаку. Трещал раздираемый ворс. Звенело разбитое стекло. На приговоренный город брызгала кровь из Мишкиного носа. Уже через пару минут все было кончено. Тяжело дыша, Мишка сжимал кулаки.
— Скажи своим, чтоб собирались поживее, — буркнул он направляясь к лестнице.
Бредя за ним через двор, я содрогался всем телом.
Весь день опустевшими закоулками, осиротевшими полями и огородами мы уходили подальше от города. Два десятка человек - Мишка, я, Витек, Димка, Алена, наши друзья и родные, — почти бегом добрались до леса и собирались пройти его засветло. Но спустились сумерки, а мы все еще продирались сквозь ветки. Истязать всех было глупо, и потому я и Мишка вдвоем отправились на разведку, оставив остальных отдыхать. Отойдя метров на двести, мы стали глядеть в разные стороны, силясь хоть где то обнаружить просвет. Но ели и сосны обступали нас глухой, непроницаемой стеной. Тогда мы побрели наугад, теша себя надеждой, что рано или поздно куда-нибудь выберемся.
— Это дерево мы уже проходили, — сказал я, остановившись
— Не понял...
— Я точно помню. Тогда я пригнулся, чтобы этот корявый сук не воткнулся мне в глаз. А теперь он снова целит туда же.
Мы остановились. Я опять осмотрел дерево передо собой, потом соседнее, затем еще одно.. И похолодел деревья были одинаковыми. Не похожими, не братьями и сестрами, а точными копиями друг друга. Как клоны.
Мишка бросил сумку и опустился на землю. Его бил истерический хохот.
— Вот... вот чем оборачивается ха-ха-лтура!..
— Какая халтура? О чем ты?
Но он никак не мог уняться — все тряс головой и почти ритмично молотил ладонью по еловому стволу, точно пытаясь сокрушить его силой одной своей руки. Казалось, это продолжалось целую вечность; я стоял, не зная, что предпринять, а Мишка заливался черным, ядовитым смехом. Было уже почти совсем темно, когда он наконец успокоился и поднял на меня глаза
— Мы никогда отсюда не выйдем.
— Как так — не выйдем? Из любого леса можно куда-то выйти.
— Из любого, но не из этого. Мы просто кругами ходим по макету.
— Но почему? Ты же не огораживал его стенами...
— Я сделал еще большую гадость. Помнишь, единственное, что я всегда изображал схематически, — это лес у окраин? Просто лепил вместо деревьев куски зеленой губки, а потом обложил ею весь город. Вот она — схематика в жизни. Это не наш лес. Не загородный. Это лес вообще. Деревья здесь не имеют числа. И отсюда не бывает выхода.