Потом все выясняется. Оказывается,. внушающие людям безумие импульсы идут от некоего хранящегося в Германии аппарата, в котором, как гомункулус в колбе, выращена целая планета Земля в миниатюре — с уменьшенными странами и микроскопическими жителями. И все бы хорошо, но злобные экспериментаторы -впрыснули в атмосферу миниатюрной планеты специальный препарат, усиливающий фанатизм и неприятие реальности, — одним словом, пассионарность. В результате в миниатюрном мире в колбе вспыхнули революционные движения, коммунисты из морализаторов-стоиков превратились в обычных большевиков, и получилось то, что получилось.
Рыбаков фактически утверждает, что пассионарность и стремление к переменам — зло, и в России все было бы хорошо, если бы население массовым впрыскиванием брома настолько лишили внутренней энергии, что ему было бы лень делать революции.
Но еще интереснее, что хотя «мир в колбе» — маленький, а мир сусальной монархической утопии — большой, заражает своими психическими импульсами маленький большого, а не наоборот.
Возникает болезненный вопрос, на который нет единственного ответа: какая же из изображенных в романс Рыбакова реальностей — истинная, а какая — иллюзорная и сновидческая? Большой мир или мир колбы? Мир, который, с точки зрения автора, лучше нашего, или который похож на наш? Лучший мир описывается в романе как самый настоящий, а «настоящий» — как поделка злобных алхимиков. Но недостатки «подлинной», «внетекстовой» реальности колбы могут влиять на Утопию, в то время как мир колбы закрыт для благотворных импульсов Утопии. Но самое главное: если мир колбы ничтожен по размерам и искусственен по происхождению, то почему он вообще помянут, почему он вызывает такое беспокойство и героев романа, и автора?
Ответ очевиден: потому что он настоящий. Мир утопии, мир гравилетов, истинен в некоем райском, «конечно-итожном», метафизическом смысле, мир должен был таким. Должен — это значит, что где-то в сфере платоновских идей существует «идеальная Россия», «истинная Россия», которой подлинная Россия не соответствует, но без которой не существует и искаженным образом которой является. Погибающий житель «мира-в колбе» перед смертью произносит: «И, уже задохнувшись в кромешной тесноте мешковины, залитый хлынувшей внутрь поганой жижей, я понял, наконец, почему мир, где я прожил без малого полвека, при всех режимах и женщинах был мне чужим». Это говорит не просто персонаж романа, но, вероятно, и автор: он объясняет, что не может принять этого мира, и строит более родную, «более материнскую» родину, как сказал бы философ Семен Франк «метафизическую родину, или почву нашей Души».
Но антиутопический мир-в-колбе — также истинный.
Вот одно из выдающихся произведений постсоветской русскоязычной фантастики — роман супругов Дяченко «Пещера». Мир достаточно сусальный — хоть и не монархия, а республика, но такая, где нет ни войн, ни преступности, запирающиеся двери ассоциируются с психическим извращением, а полицейского может стошнить при виде крови. Впрочем, всему этому есть объяснение. Во сне жители этого мира видят себя дикими зверями, живущими в огромной пещере, и в ней они охотятся друг на друга. Кто во сне погибает, загрызанный хищником, — тот и в реальности умирает, не просыпается. Но во сне люди «сбрасывают» свою агрессивность, и поэтому наяву нет ни войн, ни убийств. Порядок во сне поддерживает специальная организация под названием «Триглавец» — она следит, как бы не прекратился процесс сбрасывания агрессивности, — иначе в мире яви начнется «моральный кризис» (странное название этого ведомства, не подчиненного государству и состоящего из трех «подведомств», кажется непонятным, пока в одном из произведений Чингиза Айтматова не прочтешь, что КГБ называли «трехбуквенником»).
Герои романа начинают что-то вроде агитационной войны против «Триглавца» — им не нравится, что приставленные трехголовым ведомством в мир сновидений «егеря», не вмешиваясь, спокойно следят, как граждане в забытье убивают друг друга. И добросовестный сотрудник «Триглавца», «егерь», объясняет главным героям, насколько они неправы: «Вы заставили их думать о Пещере, о том, какая Пещера гадкая и страшная... Вы никогда не видели, как тысячи людей прут друг на друга, стенка на стенку. Как взрываются... бомбы, и летят в разные стороны руки и ноги, виснут на деревьях... Война... Вы такого слова... не осознаете. И уж, конечно, вы не представляете, как это — на сто замков запирать двери, ходить по улице с оглядкой, входить в собственный подъезд, держа наготове стальную болванку... Каково это — бояться за дочь, которая возвращается из школы. И ничего, ничего с этим страхом не сделать. Вы никогда... Вы заставили добрых зрителей плакать о бедных влюбленных и бояться злого егеря, а ковровое бомбометание?! А ядерные боеголовки?! А миллион влюбленных, истребленных в течение дня?! А ямы, где по колено воды, где людей держат месяцами? А «лепестки»... Когда идешь по черному полю, и трава рассыпается у тебя под ногами, с таким характерным... треском...».