Второй способ — более обыденный — заставить платить самих героев. Так, у Дьяченко в мире «Пещеры» все, что недоубито ночью во сне, убито днем наяву. То же самое — в наделавшем в свое время много шуму и вызвавшем обильные споры романе Олега Дивова «Выбраковка». В ней показан, как и в «Пещере», безопасный мир, с улыбками на улицах и изнывающей от скуки милицией — но платой за это был жесточайший террор, убийство каждого пятнадцатого гражданина России. И Дяченко в «Пещере», и Дивов в «Выбраковке», в сущности, исходили из принципа неизменности суммы зла. В обществе всегда есть некое необходимое количество насилия, от него нельзя избавиться, но его можно модифицировать, канализировать, загнать в темный угол или в подполье: в «Пещере» — в подполье сновидений, в «Выбраковке» — в более привычное, почти сталинское подполье тайного террора. Благодаря этому на фасаде общества оказывается чистое добро — но плата дьяволу за него внесена, и поэтому и в «Пещере», и в «Выбраковке» существуют диссиденты, протестующие против статус-кво.
Вот в романе Андрея Лазарчука «Транквилиум» в некой параллельной вселенной существует хотя и не идеальный, но все-таки идиллический мир, который несмотря на конную тягу и паруса в море — а может быть, и благодаря им — все таки более счастливый, сытый и безопасный, чем мир реальной Земли. Само наличие обычной реальности рядом с утопической еще не является выражением «больной совести утопизма», поскольку в романе Лазарчука взаимодействие двух параллельных миров является важнейшим элементом интриги. Но характерно, что идиллические черты Транквилиума как лучшего мира невозможно сохранить перед лицом непреодолимых и неизменно негативных влияний настоящего — худшего — мира. Влияния эти воплощаются прежде всего в происках агентов КГБ и ЦРУ, но дело даже не в этом, а в том, что «Транквилиум», как и мнение другие романы об утопиях, следует никем не сформулированному, но многими признаваемому принципу: настоящий мир, во-первых, сильнее, а во-вторых — хуже. Он сильнее, потому что хуже, он сильнее, потому что он настоящий, он хуже, потому что он настоящий. Это тройная смысловая связь сидит в подсознании у всех нас, в том числе у писателей. В общем, все хорошее, что было в мире Транквилиума, исчезает на наших глазах: происки КГБ привносят сюда войну, голод и разруху. Перед нами опять мир на наших глазах умирающей идиллии. Мы успели увидеть ее, но не успели почувствовать как что-то стабильное. В конце романа жители Транквилиума находят способ все поправить: с помощью магических средств они уничтожают «ходы» между настоящим и утопическим миром и изолируют Транквилиум. После этого Транквилиум начинает заполняться водой, поскольку, как выяснилось, наш мир и Транквилиум представляли собой сбалансированную гидростатическую систему. Но мы-то можем понять, что дело не в количестве воды, а в количестве зла: нельзя строить утопию безнаказанно, за это надо платить либо открытостью к проискам КГБ (и даже беззащитностью перед ними), либо просто смертью.
Этим же «гидростатическим» принципом руководствовались Стругацкие при разработке сюжета ненаписанного продолжения «Обитаемого острова». В нем также центральная часть Островной империи должна была быть изображена как утопия, как мир «Полдня», — но существование утопического мира добра достигнуто ценою перераспределения зла по территории империи, зло загнано на периферию, на побережья островов, во «внешний круг». Добро не победило зло, но в вымышленной империи удалось добиться их взаимной сепарации и «раздельного проживания». В сущности, задуманная Стругацкими Островная империя должна была напоминать Вселенную Сведенборга — согласно представлениям этого шведского визионера, ад и рай подставляют собой не особые созданные Богом тюрьмы и сады наслаждений, а просто сообщества злых или добрых людей, возникшие постольку, поскольку каждый предпочитает жить после смерти в среде подобных себе душ, и если грешники мучаются в аду, то только потому, что их мучают подобные им злодеи.
Империя, где есть рай и ад, где злодеи и праведники живут в режиме «апартеида». — совершенно фантастический вымысел, но с точки зрения исповедуемого нашими интеллектуальными фантастами «закона сохранения количества зла», система, где рай уравновешивается адом, представляется более правдоподобной, чем чистая, ничем не уравновешенная утопия. Поэтому, хотя сам роман про Островную империю, если бы и был написан. то был бы романом фантастическим, хотя сама Островная империя вымышлена, но все же внутри романа житель Империи имеет право сказать жителю Полдня: мы — настоящие, а ты — вымышленный. Еще более вымышленный.