Но мы предупреждаем всех: это возможно. Так что алкаши выбирают между своей бедой и ограниченным земным сроком. Им-то, правда, проще — они смерти не боятся. Но, повторяю, этот факт есть пока предположение... Мы всех клиентов записываем, статистику ведем. И еще момент: если ты...
— Борис Георгиевич, — перебил я его, — а туалет у вас...
— Во дворе. Пошли.
Пес полаял для приличия, но агрессивности не проявил. Привык, видно, к чужим людям.
Мы вернулись за стол. Я закурил, а Проводник сказал:
— Вот от курева Купол не отучает. Отсюда вывод — наш мужик в среднем курящий. Я-то сам бросил. Горжус-с-с-с!
— А что вы говорили? Я вас перебил.
— Ах, да. Если ты какой выдающийся, писатель, там, или композитор, то опять же будешь средним. Потому, если ты еще не создал свои шедевры, то под стекло не спеши. Один был у меня. Писатель. Смертельно больной. Говорит, врачи три месяца ему определили. Мне, говорит, книгу бы только закончить. Шедевр будет — на все времена. И что ты думаешь? Не будет шедевра, хоть и времени хватит. Вот так-то. Ладно, Андрей, а теперь скажи-ка мне, что ты-то хочешь?
— Эх, Борис Георгич, сам не знаю... Однажды заболел я, мы еще здесь жили, в Затинске. Меня тогда в больничку отвезли. Кто — до сих пор неизвестно. Привиделось мне тогда... Мама тогда сказала: привиделось тебе. В бреду такое бывает. И вот это слово «привиделось» преследует меня всю жизнь. Привиделось ли? Теперь я хочу, чтобы привиделось еще раз. Я хочу, чтобы привиделось.
— А что было-то?
Я смутился. Я никому об этом... только маме, давным-давно...
Сказал:
— Девушка одна была. Красивая.
— Умерла, что ли?
— Нет... но... не знаю, как сказать...
А сам подумал:
«От нее пахло морем. Или самим счастьем».
— Ладно, Андрей. Купол выполняет сокровенные желания. Цену ты знаешь. Утром решишь, стоит ли оно... А теперь пошли спать.
Утро выдалось ясное. Мы позавтракали, выпили водки, вышли за ворота. Запищал мобильник.
— Ага, понятно, — сказал в трубку Борис Георгиевич.
Повернулся ко мне:
— Искатели дают «добро». Решай. Не поздно отказаться. Деньги верну.
Я поднял голову. Далеко-далеко в синем небе летела одинокая белая цапля.
АНДРЕЙ ГАЛЬПЕРИН
Середина жизни
Рассказ
Сидя в неудобном кресле, прямо напротив старенького кондиционера, я смотрел на серую от пыли пальму за окном и напряженно размышлял о том, что же привело меня сюда, в Майами-Бич. Неделю назад, когда тоска, стекающая мутными хлопьями из косматых туч, заставила меня снова забиться в угол и дрожать от страха и отвращения, я всерьез задумался о том, что пора бы сменить обстановку. И первое, что пришло мне в голову, был океан. Я захотел вновь увидеть безбрежную гладь, казалось бы — бесконечную, но в то же время такую близкую и понятную. Может быть, именно это сравнение пульсирующей необъятной тьмы и могучего земного океана и пришло мне тогда в голову. Не помню... Может быть...
Целую неделю я боролся со страхом. Впрочем, нет. На самом деле я выбирал между Анкориджем и Кейптауном. Перебирая в уме плюсы и минусы обоих городов, я порой ловил себя на мысли, что это все не важно, а важен лишь страх, мой липкий страх. Я боялся людей, боялся больших городов, боялся серых могущественных призраков... Я боялся всего. О Боже, насколько мой страх был велик!
Но приехал я почему-то в Майами. В карнавальный город полуголых шутов и кубинской мафии. И теперь, сидя в запыленном мотеле с гордым именем «Ки-Уэст», я ломал голову, перебирая все мыслимые и немыслимые варианты. Ведь я собирался в Кейптаун.
По дороге в Фарго я встретил окружного шерифа, он предложил подвезти, я не смог отказаться и опоздал на чикагский скорый. Из Фарго я почему-то поехал в Денвер. Почему? Два года назад, едва вырвавшись из Калифорнии, я вернулся в родной город с тайной надеждой на чью-нибудь помощь. В итоге я месяц просидел в углу крошечной коморки, полусогнувшись, ежеминутно вздрагивая от ужаса. Но, тем не менее, я вновь приехал туда.
Итак... Вокзал. Для вас объятья, для меня же — встречный ветер в лицо. И сразу же голову мою словно сдавили раскаленными щипцами, и мысли стали жидкими и отвратительно горячими, как радиоактивная лава.
Денвер. «Приди ко мне и накажи глупцов непокорных». Рывком выхватить «люггер» и палить во все стороны, брызгая ядовитой слюной, упиваться видом быстро темнеющей крови и бежать, бежать — к пульсирующей пустоте... Денвер я ненавидел. Переплачивая таксисту добрую сотню, я смеялся как ребенок, и старенький «додж», виляя разбитым задом, бодро вытаскивал меня по серым венам магистралей, туда, куда не долетали горячие ветры Сантиго.