— Да, Гордон! Ту самую. Я полз по коллектору заброшенной станции две недели. Я жрал крыс и умирал по семь раз на день И остался жив...
Я смотрю на его серое лицо покойника. И Шеппард смотрит на него. Нет, Барни. Ты не прав. Ты умер. Я уже видел такое лицо, как у тебя. Как у меня. Как у Энди. Я уже видел такие глаза, как у нас.
Серый человек. «Мистер Фримен! Вы поразили меня своим желанием выжить».
Я сидел, прислонившись к трубопроводу, и пытался совладать со страхом. Страх зарождался где-то в районе солнечного сплетения и растекался жгучей волной по всему телу. Только что я расстрелял из дробовика жуткое чудовище с вываленными наружу внутренностями. На монстре был залитый бурой кровью лабораторный халат, из кармана которого нелепо торчала шариковая ручка. А сбоку болтался ламинированный бейдж. «Эндрю Баксторн». Вот так. Прощай, Эндрю. Такой конец ты вряд ли бы увидел даже в самых страшных своих эфирных снах.
Он стоял на пандусе, ведущем в щитовые лифтов шестого сектора. Он стоял, слегка покачивая серым кейсом, и смотрел вниз. На меня. Я вскочил...
И замер. Через расстояние, разделяющее нас, я почувствовал его взгляд. Взгляд этот был физически ощутим, он полз по мне, как липкое отвратительное насекомое. Взгляд из зеленых глубин неизвестности. Я стоял и видел, как скользкие пальцы ощупывают мой мозг, складывают и сортируют мысли, перебирают брезгливо чувства и воспоминания. И тогда я бросил на пол дробовик и медленно потянул из-за пояса пистолет. Ловя на мушку серую переносицу, я чувствовал, как пальцы внутри меня скользят все быстрее и быстрее. Я выстрелил. Две обоймы, одну за одной. Но он даже не шелохнулся, словно стрелял я в голограмму. В злобном бессилии я опустился на колени и зарыдал. Я реалист. Я ученый. Я предсказал появление спонтанных квазипереходов. Я предсказал Ксин. Но я не в силах ощутить, пощупать, почувствовать на себе альтернативную реальность. Я проиграл.
Человек в сером поднял руку и поправил большие старомодные очки в роговой оправе. И не торопясь прошел в тамбур, ведущий вниз. В Ад. К реактору. Я повалился на бок и застонал.
— Мы говорим не о том. Мы, может, единственные, кто остался в живых. Я не могу вернуться в армию. Я могу сгнить в чертовом Сиэтле, собирая старые машины и вздрагивая от ужаса каждые пять минут.
— Вряд ли, Энди. Думаю, тебе еще доведется поиграть с ножом.
И он появился, этот нож. Шеппард извлек его, любовно поглаживая, огромный десантный стропорез.
Я повернул голову. Мир вокруг нас исчез. Нас окружала зеленая плотная сфера, за полупрозрачными стенами ковыляли темные силуэты с рубиновыми глазами.
Ксенофобия. У них к нам. Или у нас к ним? Вы мирно существуете, обжигаете свои бочки кислотным огнем, строите свои огромные башни. Мы приходим, расстреливаем вас из автоматов, взрываем, сжигаем лазерами. Или вы заражаете нас, выедаете наши мозги, топите нас в бурой жиже?
Я встал, смахнув рукой сонное наваждение. Середина жизни. Кто-то разобрал меня на части, а потом собрал. Но на полу остались лежать лишние детали, которые затерялись со временем в чуждой реальности.
Пальма за окном делила мир на мокрые сумерки и пылающую неоном безумную жизнь. Я прошел к выходу и слегка толкнул ногой дверь. Снаружи пахнуло порохом и плесенью. Я осторожно выглянул и улыбнулся. Стоянка перед мотелем исчезла. За дверью начинался длинный, освещенный зелеными сполохами коридор. Там, впереди, что-то глухо чавкало и повизгивало. Я обернулся и еще раз посмотрел в окно на пальму. Потом вытащил пистолет, снял очки и шагнул вперед.
Здесь я могу ходить без очков. Смотреть на мир глазами, в которых навсегда отразилось зеленое небо Ксин.
НИКА РАКИТИНА
Берегите лес от пожара
Рассказ
Если любовь переплавить в ненависть...
И при жизни бомж благоухал не розами, а уж после... Но полицейский доктор безо всякой брезгливости оттянул на кадыкастой шее драное кашне и пальцем свободной руки, желтым от никотина и с обкусанным ногтем, ткнул в дыру на серой коже.
— Патологоанатом, конечно, даст свое заключение, но уже сейчас я могу утверждать, что преставился он не от цирроза печени.
«Патологоанатом, я, он... кто, на хрен, преставился?..» За сорок лет работы в райотделе Роман Андреевич привык к полицейскому косноязычию и к разным типам ранений, «не совместимых с жизнью», тоже привык. Но вид пробитой стрелою шеи почему-то не давал спокойно дышать. Капитан отошел в сторону и плюхнулся на кособокую скамейку с неровно шелушащейся краской. Похоже, в пожарный цвет их красили одновременно — эту скамейку и древние буквы, на ржавой проволоке наискось повисшие над проселком: «Берегите лес от пожара». Берегите, стало быть, лес... Роман Андреевич ослабил шарф на шее и вздохнул. Воздух пах папиросным дымом и ноябрем. В тумане вязли голоса оперативников.