Мы о многом поговорили с мамой ночью. Вернее, говорила она — вспоминала и говорила. И все время спрашивала: «Помнишь, Сереженька?..» И я вспоминал.
Я вспоминал каждый свой день с мамой. Конечно, не с самого своего рождения, об этом никто помнить не может. Но многое... Оказалось, что лет с пяти я помню почти все. Мы с мамой вспоминали все мои дни рождения. Кто в тот или иной день приходил меня поздравлять, какие дарили подарки, что вкусного приготовила мама. Я помнил мамин торт. Каждый год на нем было на одну свечку больше. И я задувал их одним махом. Четыре свечки не помню, а вот пять помню. Потом шесть, семь, восемь, девять...
А в тот день, когда на торте оказалось десять свечек, мне мама с папой подарили велосипед. Настоящий — спортивный.
Лучше бы они мне его не дарили!..
А рано утром мама посмотрела на часы, улыбнулась и подмигнула мне. Потом вышла из палаты, но через короткое время вернулась, неся в руках большой торт. В торт были воткнуты свечки, они горели.
«Я родила тебя в восемь часов и десять минут утра, — она опять посмотрела на часы. — Так что сейчас, именно в эту минуту тебе исполнилось четырнадцать лет. Вот, Сереженька, посчитай — здесь четырнадцать свечек. По одной свечке за каждый твой годик».
Я сосчитал — свечек было четырнадцать. Я попробовал их задуть, но огоньки даже не дрогнули. И тогда мама помогла мне.
А потом пришел папа вместе со Станиславом Сергеевичем.
Мне совершенно не хотелось смотреть, как умирает мое тело. Я еще раз посмотрел на маму, прощаясь навсегда. Мама была очень бледная, но больше не плакала. Она что-то щупала, нащупывала в кармане своего жакета. Что, интересно, у нее там лежало?..
Я вышел из палаты.
Дядя Женя стоял в коридоре, смотрел на меня и молчал. Наверное, не знал, что надо в таких случаях говорить.
Я бросился на чердак. А вдруг я больше никогда не увижу этого теплого света?..
— Эй! — крикнул я, остановившись у светящегося прямоугольника. — Я здесь! Где же ты, мой придуманный добрый дядя?!..
Я стоял, я ждал, а он все не приходил. Все правильно, ведь я его придумал! А может, он все-таки существует, просто задержался?..
— Сереженька! — вдруг услышал я и обернулся — ко мне шла мама. — Какой ты быстрый, сынок! Еле догнала тебя.
Я бросился к маме и прижался к ней.
— Мы не расстанемся? — спросил я, заглянув маме в глаза.
—Теперь мы всегда будем вместе,—улыбнулась она и мы, не сговариваясь, посмотрели на светящийся прямоугольник.
И я понял — нас с мамой там ждут.
Личности
Идеи
Мысли
ЕВГЕНИЙ ЛУКИН
Недоразумения длиною в двадцать лет
Заметки нерадивого читателя
Прошло уже два года с тех пор, как в томе некоей пиратски изданной энциклопедии я обнаружил краткое описание вымышленной страны...
Хорхе Луис Борхес
Книжная мистика Борхеса, нет слов, пугающе правдоподобна. Беглые абзацы, абзацы-призраки, остолбенение над страницей, с которой таинственным образом исчезла, испарилась целая фраза, и не знаешь уже, чему верить: памяти или глазам, — как это всё хорошо знакомо!
Боязнь перечитывания, на мой взгляд, в основном свойственна людям, дорожащим своей правотой. А правота — продукт хрупкий — живёт до первой проверки.
В юности я, помню, был ошеломлён признанием профессора Виттенбаха из рассказа Мериме «Локис»: «...больше часа ломал себе голову над таинственным законом, по которому приставка сообщает <... > глаголам значение будущего времени». Поразил уровень достоверности: получалось, что француз Мериме действительно знал славянские языки не хуже, а то и лучше многих славян. Естественно, вышеупомянутую фразу я, первокурсник филфака, цитировал к месту и не к месту. Потом заподозрил, что цитирую неточно, полез в шеститомник — и испытал нешуточную оторопь: нету. Ну вот здесь же была, на этой самой странице!
В панике принялся листать. Безрезультатно. Полез в двухтомник. То же самое. Иначе и быть не могло, поскольку в обеих книгах перевод М. Кузмина. Пришлось сесть и перечитать рассказ насквозь. Искомая фраза обнаружилась в другом разделе. Как она туда переползла, понятия не имею.