Гораздо труднее выбрать направление преобразований ландшафта автору фэнтези. Возможно все, возможны даже элементы «твердой» НФ, — но зачем их вводить в роман, тем более что можно и вовсе ничего такого не вводить, изобразив обстановку более или менее близкой к нефантастическому прошлому — с латами и мечами?
На первый взгляд, авторы «Варана» с этой задачей не справились, ибо чудеса, окружающие героев романа, — причудливы и бессистемны. Но это только на первый взгляд. На самом деле преобразование деталей природы и быта в «Варане» подчинено определенному принципу—они приближают предметы обстановки к нашим представлениям об идеальном и романтическом. Элементы быта не просто заменены — по сравнению с оригинальными вещами их заменители вызывают больше ассоциаций, апеллируя то к культурным кодам, то к сновидениям, то к воспоминаниям о детстве. Аристократы («горни») в романе Дяченко летают на птицах, но птица — не просто причудливый заменитель лошади, это и символ полета, и мечта из детства, и чайка над Черным морем, и «почему люди не летают, как птицы?», и утки, запряженные бароном Мюнхгаузеном, и орлы, которых на заре воздухоплавания мечтали запрягать в аэростаты.
Любовниц лишают памяти — но не потому ли, что существует выражение «любовь без памяти»?
А пропеллер на заводной пружине — это ведь из детства (тем более что значительная часть читателей романа — недавние дети).
В вагонетки впрягают плотоядных панцирных чудовищ — но ведь не Дяченко первыми придумали панцирных чудовищ, их нам подсовывают и Голливуд, и авторы романов об инопланетной фауне, чудовища должны быть похожи на насекомых или крабов и носить панцири, а заодно можно вспомнить из греческой мифологии — коней Диомеда, питающихся человеческим мясом, а из «Хазарского словаря» Милорада Павича — верблюда, питающегося рыбой.
Шестиногая тварь, на которой едет герой Дяченко, — не родственница ли она шестилапым, упоминающимся в сказке Александра Волкова «Семь подземных королей»?
Элита живет в домах из сияющих, стекловидных кристаллов — но какой еще материал близок к идеальному по внешнему виду? Дом идеального аристократа должен состоять из алмазов, и должно над ним нависать небо в алмазах.
Итак, предметы обстановки в «Варане» не просто иные — они, если так можно выразиться, более «мечтательные». Они такие, какими были бы предметы природы и быта, если бы их порождала не грубая реальность, а мечта людей.
Ибо если бы человеческая мечта могла воплощаться, люди бы, конечно, не додумались бы до самолетов, но зато придумали бы огромных птиц, которых можно запрягать как лошадей.
Все эти детали не просто соответствуют нашим идеалам — они «романтичны».
А что такое романтика?
В свое время автор этих строк написал отдельную статью на тему о том, что такое романтика и какова ее связь с фантастикой («Романтика и фантастика» — «Полдень, XXI век», 2004, № 1). В этой статье было сказано много всякого, но все же тогда мне не удалось додуматься до одной, как кажется, очевидной вещи. А именно: романтика всегда вторична. Романтика мечтает о повторении уже существующих образцов. Романтик — как правило, человек начитанный или, по крайней мере, «наслышанный», и он мечтает попасть в ситуацию, о которой он читал или слышал и которую он считает за образцовую и идеальную. Сами слова «романтизм» и «романтический» происходят, как известно от слова «роман», и английское прилагательное «romantic» первоначально означало всего лишь «свойственное жанру романа», «романический». И хотя сегодня связь слова с определенным литературным жанром утрачена, но если мальчишка вдохновлен романтикой морского пиратства или мушкетерских похождений — то это значит, что он слышал, читал или видел кино про пиратов и мушкетеров и теперь хочет попасть в эту уже известную, виденную им обстановку. Романтическая любовь — не просто возвышенна и идеальна, это любовь, как в романах, в любовных сериалах и прочих «лав стори».
Поэтому, когда авторы фэнтези — например, Дяченко в «Варане», — делают быт и природу более «романтическими», они, по большому счету, делают ее более стереотипной, хотя на первый взгляд она становится причудливой и редкой. Да, карты на раковинах и птицы в упряжке редки с точки зрения нашего обыденного опыта — но зато они соответствуют нашим стереотипным грезам, они, как это принято говорить, «нагружены ассоциациями». Они редки в том особом смысле, какой вкладывают в понятие «редкости», — то есть не просто редки, а редки и в силу этого ценны.
Ну, а с точки зрения нашего опыта такая «фэнтезийная» обстановка — полная инверсия вероятностей: то, что было редким, стало обыденным, а то, что было обыденным, — стало редким. Например, в «Варане» Экзотикой являются изделия из дерева и овощи. Зато амнезия, в нашей жизни являющаяся редким заболеванием, катастрофой, здесь стала деталью быта.