Такой прием — концентрация аллюзий — очень эффективен, и это, кроме прочего, служит одним из объяснений, почему «Чапаев и Пустота» по сей день остается лучшим романом Виктора Пелевина. Казалось бы, в «Empire V» мы встречаем более разработанную социально-философскую систему, а в «Священной книге оборотня» — более искрометное и, так сказать, «массированное» остроумие. Но эти романы искусственны, в них слишком много собственно авторской выдумки. А «Чапаев и Пустота» весь состоит из аллюзий, это настоящий «соцарт», причем он апеллирует не столько к советской истории, сколько к описывающему эту историю фольклору и кинематографу. Сон, который снится в психбольнице Петру Пустоте, состоит, прежде всего, из ошметков виденных им фильмов.
Миры, созданные в двух романах — «Варан» и «Посмотри в глаза чудовищ», — совершенно различны, но их объединяет то, что в обоих произведениях повседневными и часто встречающимися стали предметы, для читателей являющиеся редкими и не предназначенными для бытового использования. Герои ведут жизнь хранителей музея, постоянно окруженных экспонатами, посмотреть на которые приходит издалека множество зевак. Сами же герои к ним привыкли и, как известный герой Аркадия Райкина, в Греческом зале раскладывают селедку на плече античной статуи и открывают консервные банки старинными рыцарскими мечами. Зеваки-читатели столпились за отгородкой и смотрят, как запросто хранители обращаются с экзотическими, овеянными легендами предметами.
Экзомир представляет собой зеркально-инвертированное отражение нашего повседневного мира, но «выворачивание» нашей повседневности происходит под руководством представлений о чаемом, желательном, ценном и при этом «романтичном».
Наши грезы и мечты интерпретируют окружающий мир. В них — в наших снах, в наших мечтах, в наших представлениях о «романтике», о «замечательном», о «культурных ценностях» — содержатся указания на то, какие именно элементы реальности мы считаем особо ценными, о каких типичных (романтичных) редкостях мы «заветно» мечтаем. Эти редкие ценности мы почти не видим вокруг себя, но они отбрасывают тень на окружающий мир и в некотором смысле представляют собой упрек реальности — почему в ней мало того, что считается важным и прекрасным? Мечта о молочных реках обвиняет мир в том, что в нем слишком мало молока. Если золотой цвет ассоциируется со счастьем, значит, в мире слишком мало золота и золотого цвета. Поэтому сказочный мир из золота может состоять, а из молибдена нет, ведь золото — это не просто металл, это культурная ценность, миф, юнгианский архетип и фрейдистский символ, это металл, который видят во сне и поминают в поговорках, а молибден — просто химический элемент. Молибден, в отличие от золота, не романтичен. Правда, в романе Владимира Орлова «Альтист Данилов» упоминается молибденовая планета с молибденовыми жителями, но образ этот второстепенный, иначе и быть не может.
Встреча с соседом Иваном Ивановичем рутинна, а встреча с Михаилом Булгаковым удивительна и достойна всяческого поминания и упоминания. Поездка на автомобиле рутинна, а полет на огромной птице — похож на прекрасный сон. Наше отношение к миру полно таких подсознательных ориентиров и табелей о рангах, различающих, что романтично, а что обычно, что прекрасно, что безобразно, что пошло, а что затрагивает тонкие струны нашей души. О чем мы читали в любимых книжках, а о чем не читали и читать не хотим. Если с мечты снять поводок и позволить ей преобразовать весь окружающий мир, то мир будет вывернут наизнанку: ядро превратится в периферию, а все редкое и ценное станет повседневным. Все средства транспорта станут сказочными, все события станут историческими, а все встречи — встречами с замечательными и необычными людьми. В таких мирах живут герои «Варана», «Посмотри в глаза чудовищ», а также множества других фантастических романов. Впрочем — многих, но все же не всех, ибо далеко не каждый писатель готов тратить силы на тщательное выписывание обстановки.
Мир, созданный таким образом, является очень ценным отражением нашего обычного мира, ибо в нем, как в увеличительном зеркале, гипертрофируются строго определенные черты реальности — а именно те черты, которые автор посчитал значимыми для себя или для читателей. Такой преображенный мир — форма истолкования обыденной реальности, рассказ о нашем отношении к ней. И «магическую силу» такой мир имеет только до тех пор, пока и читатель, и автор помнят, от какой рутинной обстановки он отталкивается. То есть: волшебный мир остается волшебным только при условии, что мы знаем, что такое обычный мир, можем в силу этого сравнить волшебный мир с обычным, при этом наша шкала ценностей сформирована обычным миром, и поэтому волшебный мир на фоне обычного действительно волшебен.