Какие основные цели для «катюш» были под Москвой?
Главная наша задача – уничтожать все дома, склады и прочее. Тогда был издан приказ – при отступлении все эвакуировать или уничтожать. Очень жестокий приказ. Ничего нельзя было оставлять немцам, но большая часть населения не эвакуировалась. А оставалась, а нас заставляли стрелять по сооружениям, где еще можно жить, или, если колхоз не успел зерно эвакуировать – значит, надо было стрелять по этим домам, складам, чтобы сжечь.
Вы стреляли по домам, а как было с боеприпасами?
У нас особых проблем не было. На «катюши» чуть ли не 50 заводов работало. У нас снаряды были, а вот у ствольной артиллерии были проблемы.
С тяжелой артиллерией вообще сложно было, чтобы везти ту же пушку-гаубицу, нужен трактор, горючее для него, а с горючим плохо было. В обороне им снарядов давали – 1–3 на пушку, а только для пристрелки требуется минимум пара снарядов. Для того чтобы попасть, нужно захватить цель в вилку, а потом уже третьим снарядом бить, а у них всего было 1–3 снаряда на пушку… Вот это трагедия была.
Встречается упоминание, что во время войны «катюши» минировали. Это так?
Да. Был ящик 25 килограммов тола, а иногда туда все 50 клали. Ставился он сзади кабины водителя, там скамейка была, на которой расчет ехал, а под скамейкой взрывчатка.
1941–1942 год, немцы у Москвы, у Сталинграда, на Кавказе не было ощущения, что страна погибла?
У меня не было, потому что я был настроен как военнослужащий, защитник, патриот. Но патриотизм мой иссяк, когда я видел, как нас встречали после Японии. Мы когда из Маньчжурии вернулись, три дня стояли на станции без внимания, никто не встречал. Чувство было отвратное.
В 1942 году был издан приказ № 227 «Ни шагу назад». Вы с ним сталкивались?
Да. Слишком жестокий приказ был, но, с точки зрения той обстановки, может, и необходимый. Был случай в Сталинграде. Я шел с наблюдательного пункта, нас, артиллеристов, не задерживали, и вдруг я заметил одного солдата с винтовкой, который шел метрах в 300–400 впереди меня. Он шел с винтовкой со штыком. Там какая-то ложбинка была, и он из виду пропал. А когда я до этой ложбинки дошел – вижу 6 солдат стоят и офицер, и этот солдат, который передо мной шел, стоял на коленях. Я только поравнялся с ними, а ему пулю в голову и еще выстрел. Когда я прошел, меня заколотило так, потому что живой человек, никем не судим… Такой вот пример жестокости, поэтому я не знаю – прав этот приказ или не прав…
Выполнение этого приказа обеспечивал особый отдел – Смерш. Кроме того – у вас секретная часть. Какое отношение к Смершу было на фронте?
По-разному. В бригаде были особисты, приходили ко мне, выпивали. Я в их работу не вмешивался. А какая у них работа – я только догадывался, меня это не касалось.
Как на фронте относились к замполитам?
По-разному. Ненавистных в бою стреляли, пуля-то летит дура, кто знает, чья она…
У меня два замполита были. Первый – доцент Одесского университет по политэкономии. Мы с ним в одной машине жили, хороший человек. Второй… Когда поехал на войну с Японией, я другой дивизион принял. Так замполитом был бывший секретарь райкома, он дружил с начальником политотдела бригады. Так вот, и тот и другой – они боялись на передовую ходить. Вызываешь, не в приказном, дескать: «Приходи, посмотрим», обязательно занят. Это много характеризует.
Первоначально у вас были ЗИСы, а «студебеккеры» ваша часть получала?
Да. Прекрасные машины, по сравнению с ЗИСом – в 100 раз лучше.
Вообще, мы дружили с Америкой и Англией, и надо быть им благодарным за помощь, а у нас до сих пор молчат и говорят, что они враги. А они нам колоссально помогали. Мы американскую свиную тушенку ели не только во время войны, но и после. Причем не только солдаты ели, но и мирное население.
А вообще как на фронте кормили?
Нормально. Только на Северо-Западном фронте, в «коридоре смерти» – там сложнее было. Продовольствие было, но его невозможно было доставить. Помню, у нас в дивизионе бочка водки на 100 литров была, там сперва часовой стоял, а потом, когда голодуха была, часового сняли и никто не подходил. Если бы человек выпил 100 грамм – он бы умер. Такой голод был, что человек в сознании не возьмет водки.
Мы там в поле ходили, картошку искали, хоть мороженую, чтобы хоть оладушек сделать. Там случай был, я одному солдату свои шерстяные брюки отдал. Он убил тетерку, а мне так есть хотелось… Я мог ему приказать, но мне стыдно было, он же такой же голодный, как и я… И я отдал ему свои офицерские шерстяные брюки: «Возьми, но дай мне поесть»…