— Все сделаю для вашей бабушки, — пообещал Хуан Жэнь. — Сам приготовлю настой. И рецепт напишу. — Он был растроган ее речами до слез.
И на прощание она напомнила:
— При посторонних — ни слова по-китайски.
И он заверил ее все тем же клятвенным словом «ма-ги-ла»…
— Я вчера вас обманул, Аида, — признался банкир, как только они отъехали на приличное расстояние от особняка, будто Марина или кто другой могли его подслушать. — К Сперанскому мы не поедем.
— И слава Богу! — обрадовалась она.
— Вы недолюбливаете Семена?
— Он меня пугает, а вас?
Петр Евгеньевич тяжело вздохнул и сказал:
— Завидую, с какой легкостью вы признаетесь в собственном страхе.
— Я просто смелая девушка, только и всего.
— Признание в страхе — это, по-вашему, смелость?
— Во всяком случае, первый шаг к ней. А куда мы все-таки едем?
— Я затеял эту игру, вернее, пошел на уловку, — Патрикеев волновался и никак не мог подобрать нужные слова. — В общем, мне надо с вами серьезно поговорить. Дома я этого сделать не мог. Марина бдит, и Татьяна не отпускает вас ни на шаг. А разговор будет как раз о ней, о моей дочери.
— Что ж, если разговор серьезный, нужна соответствующая обстановка. Вот и нашлась причина поехать ко мне в гости. Тут до Гурзуфской рукой подать.
— Принимается, — не стал возражать банкир.
В чужом доме он казался менее скованным, пытался острить, интересовался бытовыми подробностями.
— Я сварю кофе, — предложила она, — но учтите, он у меня очень крепкий. Сердечко еще не пошаливает?
— Не беспокойтесь за мое сердечко. Оно принадлежит другой, — отшутился Петр Евгеньевич.
— Это мы еще посмотрим! — подмигнула девушка и отправилась на кухню.
Патрикеев же после ее ухода ощутил нечто вроде теплой волны, лижущей пятки усталого путника на песчаном берегу.
— Татьяна — натура увлекающаяся, — начал он без преамбул, отпивая маленькими глотками бодрящий напиток. — Я вижу, какая горячая дружба возникла между вами. Я все понимаю, но она совсем забросила занятия. Помогите мне. Сейчас лето, у вас тысячи соблазнов. А как быть с институтом?
— Вряд ли я смогу помочь, — с улыбкой отвечала Аида, — ведь инициатива всегда исходит от нее, а подавлять инициативу Татьяны я не в праве.
— Но вы ведь старше, мудрей. Возьмите на себя роль сестры. Она пойдет за вами, она будет вас слушаться.
— Не думаю. Дело вовсе не во мне.
— А в ком?
— Татьяну тяготит роль падчерицы в собственном доме. И все ее шалости продиктованы чувством противоборства.
— Ну, знаете ли! — он даже привстал от возмущения. — Я не собираюсь с вами обсуждать темы, касающиеся Марины. Это мое личное…
— Горе, вы хотите сказать? Марину вы боитесь больше или меньше, чем Сперанского? Вы вообще боитесь женщин? Вы считаете себя деспотом, а ее кроткой. На самом деле она вас подмяла под себя.
— Что вы такое говорите? — от потрясения он снова присел.
— Хотите выпить?
Не дождавшись ответа, Аида вынула из бара бутылку коньяка и две рюмки.
— За кротких женщин! — произнесла она тост. — Пейте, пейте! Или меня вы тоже боитесь?
— Вот вас, как раз, меньше всего, — пришел в себя Петр Евгеньевич и даже попытался рассмеяться. — С вами не соскучишься. — Он опрокинул рюмку, крякнул и попросил: — А закусить чего-нибудь?
— Не предусмотрено, — развела она руками. — Я ведь уже неделю здесь не живу, благодаря вашей дочке.
— Надоела вам Танюха? — пошел он на откровенность.
— Она сильно вцепилась в меня. А знаете почему?
— Почему?
— Хотите откровенного разговора?
— Желательно.
— Тогда еще выпьем, чтобы совсем развязались языки.
Аида вновь наполнила рюмки.
— За вами тост, Петр Евгеньевич.
— За смелость!
— Ого! Вы делаете успехи! Пусть они боятся вас! — выпив до дна, она вдруг рассмеялась и сказала: — Кажется, Марина икнула, а Сперанский пукнул!
Ему тоже стало весело, он почувствовал себя раскованным и молодым.
— Давно не пил, — признался Патрикеев. — Сразу опьянел.
— Я тоже. Давайте целоваться!
— Что прямо так, с ходу?
— А чего церемониться? Вы ведь хотите меня поцеловать? Ну, смелее!
— А как же откровенный разговор?
— Успеется. У нас еще полбутылки.
— Аида, вы — удивительная! Я влюбился давно, можно сказать, сразу…
— Ох уж эти мне… банкиры! Не могут просто так, без высоких мотивов!
И тогда он начал действовать.