— Просто бабушка старенькая, — оправдывалась внучка. — И мы к ней не часто ездим. На дни рождения только. Вот она и обижается.
— А далеко это? — поинтересовалась Аида.
— Сысерть-то? Полтора часа на машине.
— Бабушка живет в такой экзотической хибаре! Тебе понравится.
— Что это за «хибара», Танька? — возмутился Петр Евгеньевич. — Выбирай слова. Дому почти сто лет. Там отец мой родился и я. Знаешь, Аида, мои предки были золотопромышленниками. Эх, славное уральское купечество! Но уже дед мой обнищал, сначала прогорел с векселями, потом проигрался в карты. Пришлось продать каменный дом и построить деревянный. А я вот некоторым образом продолжаю дело предков. Такие хоромы не снились моему деду. Он вообще от обиды в революцию ушел, маевки, листовки и прочая дребедень! Дурак! Сам не умеешь созидать, так и на чужое не зарься! Наломали дров наши дедушки!
Аида внимательно слушала, подперев подбородок рукой. Глаза слипались. Этот день всем им дался нелегко. А потом вдруг сказала:
— Я хочу познакомиться с твоей мамой. Это надо сделать еще до свадьбы.
— Не знал, что ты придерживаешься таких старомодных взглядов. — Не понятно было, обрадовался он ее словам или нет. — Что ж, заодно покажу дом предков.
В Сысерть они поехали в субботу. Наталья Капитоновна была заранее извещена об их приезде и подготовилась, как могла. Встретила молодых пельменями да блинами. Поражена была возрастом будущей снохи.
— Ой, какая молоденькая! — качала головой. — А с Танюхой-то вы ладите?
— Души друг в дружке не чают, ма, — радостно сообщил сынок. — Вот как на свете бывает!
— А че не привезли Танюху-то? — всплеснула руками Наталья Капитоновна.
— Некогда ей, в институт готовится.
— А вы не учитесь? — поинтересовалась старушка.
— Она, ма, уже ученая! — Видно было, как Петра Евгеньевича раздражает мать. Может, он стеснялся ее говора?
Аида впервые попала в такой дом, бревенчатый, одноэтажный, с русской печью, с просторным чердаком, почерневший от старости, с покосившейся крышей. Она внимательным взглядом ощупывала каждый предмет, не оставляла без внимания любой закуток. Особенно ее привлекла спальня хозяйки, и чтобы не показаться странной, она заинтересовалась портретами родственников, занимавшими целую стену. Патрикеев не без удовольствия знакомил ее с предками, вдавался в длинные рассуждения о былых временах и теперешних, отдавая явное предпочтение последним. Видно, не сладко ему жилось в этом доме. Казалось, что за сто лет в спальне ничего не изменилось. Допотопная мебель, часы с боем, статуэтка революционного солдата на платяном шкафу, ночник в виде серпа и молота, радиотарелка и прочая рухлядь, но никакого даже маленького намека на светящиеся глаза.
Под пельмени Наталья Капитоновна выудила из специального тайника початую бутылку рябиновой настойки.
— Мужиков в доме нет, а тайничок имеется, — подкалывал сынок.
— А если вор заберется? Счас столько их шастает, оборванцев всяких. Прям, как в гражданскую!
— Лучше б ты, ма, кедровочки нам поставила.
— Будет и кедровочка. А эту кто допьет?
Как только сели за стол, проснулся кот, до этого спавший на печи. Обыкновенный, полосатый, он тут же принялся попрошайничать, и сердобольная хозяйка расщедрилась на парочку пельменей, которые, впрочем, остались нетронутыми.
— У, дармоед! — рассердилась Наталья Капитоновна. — Зажрался окончательно! Клянчит, клянчит, а чего клянчит?
— Мы тоже заведем кошку. — Аида следила за реакцией Патрикеева.
— Без кошки пусто в доме, — поддержала Наталья Капитоновна. — Опять же от ревматизма первое лекарство.
— Только мы заведем сиамскую.
— Я про такую и не слыхивала!
Петр Евгеньевич никак не реагировал на ее слова, не находя в них ничего удивительного. Ведь Аида наполовин-ку сиамка. Правда, от матери он это утаил. Может не понять. Ей-то, простой русской женщине, на хрена вся эта экзотика? Да еще узнает, что невестка не православная, того и гляди проклянет. Зачем осложнять? Он Аиду еще в машине предупредил, чтобы про Будду не заикалась, и про Танюхины увлечения буддизмом — ни гу-гу. А лучше всего не ломаться, войти в дом да перед Николаем Угодником перекреститься. Кому от этого хуже станет? И мать ничего не заподозрит. Так и сделали.
— Вы уж не обессудьте, мои дорогие, но на свадьбу я к вам не приеду. Тяжело мне, старухе. Я теперь до самой смерти отсюда не выберусь. Она уж не за горами, самозванка эдакая!