Я знала, куда они держат путь, поэтому сама держалась на приличном расстоянии от них. Я разрядила револьвер, которым так легко воспользовалась Аида.
Я догнала их уже в лесопарке. Они шли по дорожке, а я пробиралась за соснами. Вряд ли они могли меня слышать, ведь рядом проходит автомагистраль, а еще поднялся сильный ветер.
Дойдя до площадки, Аида устроила парню настоящий допрос с пристрастием, пнула коленом в пах, брызнула в глаза лаком для волос. Сосунок, видимо, не рассчитывал на такой поворот. Думал, она повела его в лес, чтобы там отдаться. Придурок! Он закричал, и я воспользовалась этим, подошла к ним поближе. Я стояла у нее за спиной, метрах в трех, на небольшом пригорке. Идеальная позиция для охоты на хищника. В тот момент мне было приятно осознавать себя хищником, а ее — жертвой. Да и потом, кому не хочется укротить шаровую молнию? Не знаю, может, я сумасшедшая, но я твердо решила, если убью Аиду, навсегда избавлюсь от своей проклятой страсти.
Рука медленно поднималась, тряслась, как у последнего алкоголика. Я прицелилась и дернула спусковой крючок. Аида вскрикнула, и я со всех ног бросилась наутек. Мне показалось, что она успела развернуться в мою сторону и, возможно, даже выстрелила. Но не могу утверждать точно, потому что неслась со всех ног, к тому же обронила револьвер.
Я всю ночь глушила водку. Мне мерещилось, что на кухню входит Аида, и мы даже поболтали о том о сем. Но уснуть никак не удавалось, и наутро я позвонила в милицию и обо всем рассказала.
Здесь, в КПЗ, я сразу почувствовала облегчение. Меня не мучают угрызения совести. Наоборот, я очень рада, что так получилось. Я готова отсидеть любой срок…
Историю о какой-то мифической девушке по имени Аида следователь выслушал без особого интереса. Ему часто приходилось выслушивать подобный бред. Преступники, особенно убийцы, любят прикидываться сумасшедшими. И подследственная Татьяна Патрикеева не придумала ничего оригинального, она всячески пыталась себя обелить.
Следователь, мужчина средних лет, с лицом преждевременно постаревшим, с унылым взглядом, с мешками под глазами и презрительно выпяченной нижней губой, производил впечатление застоявшейся в кадке воды. Пить еще можно, хоть и попахивает гнилью.
— Давайте посмотрим фактам в лицо, — предложил он подследственной. — Мы имеем два трупа в «Планете Малахит» и труп в лесопарке. Все трое убиты из вашего револьвера. Вы действительно обронили его возле кинологической площадки. И на нем, между прочим, только ваши отпечатки. И больше никаких.
— Так я же вам объясняю. Аида в тот вечер была в перчатках.
— Летом в перчатках?
— Такие дамские, до локтей. Она любила вырядиться.
— Охранник, которому вы пробили череп, утверждает, что стреляли именно вы.
— Он просто хочет меня засадить! Это же ясно!
— Вот именно. Все очень даже ясно, — произнес он безразличным голосом. — А юноша, который, по вашим рассказам, преследовал вашу подругу и которого она заманила в лес, обнаружен с простреленной головой. Правда, экспертизой установлено, что предварительно его облили лаком для волос. А вот трупа девушки, раскрасавицы из раскрасавиц, мы не нашли.
— Не может быть!
— Наверно, она превратилась в эту самую шаровую молнию, — пошутил следователь, и его нижняя губа растянулась в улыбке. — Советую вам во всем сознаться, а свои лесбиянские чувства оставить для женской колонии.
Когда ее вывели из кабинета следователя, Татьяна как-то странно, по-мышачьи, пискнула и опустила голову. Она плакала от обиды, от несправедливости навета, от одиночества, но главное от того, что волна страсти, от которой она стремилась избавиться, захлестнула ее с новой силой. Если бы ей предложили начать все сначала, с того самого отцовского юбилея, она бы согласилась, но на этот раз, дойдя до последней черты, метилась бы поточнее.
А в ту злополучную ночь поезд, бегущий на запад, навсегда увозил Аиду, Патимат и старуху.
Мачеха, уставшая от забот и треволнений, решила спать до самого Петербурга, чтобы, проснувшись, увидеть любимого Родю, обнять его и больше не расставаться.
Аида сидела на бабушкиной полке и гладила ее руку; сжатую в кулак.
Старуха вдруг приподнялась, уставилась на нее воспаленным взором и произнесла:
— Вера! Верочка! Как ты исхудала!
— Бабуля, я — не Вера, я — Аида!
Но старуха будто не слышала ее.
— Ничего, ничего, Верочка. Надо терпеть, надо терпеть… Я вот принесла тебе хлеба. На, покушай! — Она разжала кулак. На ладони лежали помертвевшие яблоневые лепестки. — Ешь, не стесняйся!..