В конце ноября я позвонил Ральфу. Сперва к телефону подошла какая-то девочка, я подумал — дочка. Немного удивился — Ральф не упоминал, что у него есть ребенок. Но когда я говорил с ним, где-то на заднем плане послышался тот же детский голос, и Ральф сказал: «Приезжайте, не сомневайтесь, тут жена говорит, что будет рада». Голос у него был какой-то непривычный. Усталый? Напряженный? Я почему-то вспомнил, как мы склонялись над расщелиной, куда спустился на веревке Ральф. Когда он заговорил с нами, мне тоже показалось, что голос принадлежит не ему, что на другом конце веревки — вовсе не Ральф, кто-то другой — как теперь, на другом конце телефонного провода. Но я обещал приехать. Я выехал сразу после обеда, рассчитывая добраться до Кутной Горы, пока не стемнеет. Но к двум часам начал подниматься туман, и мне пришлось несколько раз снижать скорость. В половине третьего я видел на горизонте черный сырой лес, а к трем, когда поравнялся с ним, едва разглядел деревья на опушке — их затянуло серой погребальной пеленой. Я еще раз сбавил скорость — впереди маячили габаритные огни тяжелого грузовика. Теперь было ясно, что до деревни, где жил Ральф, мне предстоит добраться поздним вечером. Я закурил, слегка опустил стекло, и моего лица будто коснулись холодные влажные руки. Стемнело раньше, чем я думал, голова стала тяжелой, в висках пульсировала кровь. Не выношу сырости, ненавижу эти глухие темные вечера. И тут на миг — очень короткий миг — меня снова опалило солнцем, я увидел покатый, осыпающийся бок кирпичной пирамиды Сенусерта III — сигарета, дотлевшая до фильтра, обожгла мне нижнюю губу — я вскрикнул — и пропустил поворот.
За оградой из железной сетки смутно белел двухэтажный дом. Обзор закрывали старые, разросшиеся плодовые деревья, но я различил между ветвями несколько светящихся окон. Остановил машину у ворот, посигналил, ожидая, что мне откроют. Никто не вышел, даже собака не забрехала, хотя мне показалось, что я вижу во дворе конуру. Калитка была слегка приоткрыта. Я запер машину и пошел к дому. Мне смутно подумалось, что меня не ждут. Звонка на двери не оказалось, но может, я его просто не заметил. Зато дверь, стоило нажать на ручку, неожиданно приоткрылась. Я вошел в дом вместе с клочьями тумана, который к этому времени стал таким густым, что казалось, прилипал к одежде. Большая деревенская кухня оказалась пустой, но дома кто-то был — от высокой печки с голубыми кафелями тянуло жаром. Я жадно прислонил ладони к горячим изразцам. Сильно и горько пахло свежим кофе, на широком, чисто выскобленном столе стояла стопка мокрой, только что вымытой посуды, рядом лежал ситцевый передник. Под потолком висели длинные ожерелья из лука и чеснока, пучки душистых трав, какие-то мешочки. На окнах — вышитые занавески, без единого пятнышка. И это — дом Ральфа? Изразцы уже обжигали мне руки, но я не отнимал их от печки. Какую-то секунду я думал, что ошибся, зашел не в тот дом, пока, обводя кухню взглядом, не увидел на стене большие фарфоровые часы, увенчанные крохотными, очень живыми фигурками — плачущая пастушка и веселый пастух. Ножку в коротком красном чулке пастушка свесила прямо на циферблат. А я знал, что Ральф собирал часы. На втором этаже, прямо у меня над головой послышался глухой стук — что-то уронили или откормленный кот спрыгнул с лежанки. От усталости и от жары на кухне у меня начинали слипаться глаза. Деревенские дома всегда наводили на меня сонную одурь. Я снова подумал — странно, что Ральф живет в таком месте. Где-то в глубине дома послышались шаги, и я понял, что они приближаются. Скрипнула верхняя ступенька лестницы, и через перила перегнулся Ральф. Прежний Ральф — растрепанный, небритый, с покрасневшими глазами, в обесцвеченной солнцем рубашке хаки. Увидев меня, он коротко охнул и начал спускаться. Ботинки, конечно, были чистые, но те же самые — мне ли их не узнать! Сперва мы хотели обняться, но потом кто-то из нас передумал — я не успел понять, кто именно. Секундная заминка — и мы пожали друг другу руки.