Были часы с узорными стрелками и совсем без них; иногда это было только часовое стекло с алмазной гранью, лежащее отдельно, порой — изумительно украшенный циферблат, не всегда снабженный механизмом. «Похоже на коллекцию насекомых, — пошутил я. — Не хватает только булавок». — И вздрогнул — Ральф переменился в лице и резко захлопнул крышку. Правда, он тут же извинился — крышка-де выскользнула у него из рук. Включил телевизор, крикнул в кухню, чтобы Рената принесла наверх пирог и водку. И мы, все трое, просидели остаток вечера перед телевизором и смотрели старый фильм Хичкока — «Леди исчезает». Вряд ли бы я запомнил этот фильм, тем более, что устал, и почти не следил за действием. Но начиная с того вечера, я помню все. Это мешает мне уснуть, и я лежу, перебирая день за днем, слово за словом, год за годом — все эти годы, превратившиеся в бесконечную погоню, которая, я знаю, ничем не увенчается. Ральф отвел мне комнату напротив своей библиотеки, где, судя по его словам, он разбирал книги. Я спросил, не могу ли завтра чем-нибудь помочь, и Ральф сказал, что отчего же, могу. Я лег в очень мягкую, по-деревенски пышную постель, погасил свет. Сначала мне показалось, что я засыпаю, потом глаза привыкли к темноте, и я увидел, как под дверью пролегла полоска света. А потом, когда мой слух обострился в этой невероятной для горожанина, захолустной тишине, я услышал, как напротив, в библиотеке, Ральф шелестел и шелестел страницами. Он листал книгу так быстро, словно искал что-то спрятанное и забытое — засушенную в детстве бабочку, растение или, что всего вероятнее — чей-нибудь адрес или банкноту. Я проснулся в пять утра, выпил воды и увидел, что щель под дверью все еще не погасла. Потом медленно, сквозь туман, рассвело, но шелест все не смолкал. Я выкурил сперва одну сигарету, потом другую. И понял, что уже не усну. Меня все больше тревожил этот притаившийся в тумане дом, в глубине которого упорно и бессонно, будто жук-точильщик, шуршал страницами Ральф… Я встал, босиком подошел к окну, приоткрыл разбухшую форточку. Утро было серое, смазанное туманом — будто по влажной акварели провели губкой и наполовину стерли рисунок. За оградой, по гравие-вой дороге кто-то шел — я слышал громкий хруст шагов, но не смог рассмотреть, баба это или мужик. Темная тень — больше ничего. На соседнем дворе неожиданно закричали гуси. Я оделся и, выйдя в коридор, постучал в дверь библиотеки.
— Это вы? — негромко ответил Ральф. — Заходите.
Я открыл дверь, собрался было поздороваться, но замер на пороге. Библиотека Ральфа была не намного обширнее моей и зрелище десяти тысяч книг меня потрясти не могло. Но дело было в том, что все тома, все до единого, были развернуты. Звучит это далеко не так удивительно, как выглядит.
— Уберите книги со стула… — сказал Ральф. — Присаживайтесь. Рената через полчаса принесет сюда кофе.
— Составляете каталог? — спросил я. Ничего другого мне в голову просто не пришло. — Ну, и развернулись же вы. Чем я могу помочь?
— Ничем, наверно, — сказал Ральф. — Я подумал и решил — зачем вам этим заниматься? Довольно того, что я сам иногда в отчаяньи. Но надежда у меня все-таки есть… Да, есть.
Он вернулся с раскопок в конце октября, никуда не заезжая по дороге, так что никаких сомнений относительно происхождения этого насекомого у него не оставалось. Ральф обнаружил его приблизительно через неделю после приезда — тогда он еще не записывал точное время его появлений. Как-то Ральф лег в постель с томиком Клавдиана. Он читал «Хрусталь, внутри которого вода» и, кажется, задремал. Проснулся оттого, что голова резко качнулась вниз, к открытой книге. Хотел погасить свет, но что-то ему помешало. Ральф понял, что причина в странице, на которую он минуту назад смотрел так близко. Он пригляделся и вдруг увидел, что одна из букв несколько выше и толще, чем другие. Теперь это просто бросалось в глаза. Он уже не мог смотреть на что-нибудь, кроме этой буквы (он даже не помнил, какой именно), но вдруг утолщение исчезло. Ральф мог бы поклясться, что ему не показалось, только что оно царапало его взгляд, но теперь его не стало, и он даже не мог решить, какой оно было природы. Более тщательно рассмотреть его и узнать в нем муравья ему удалось гораздо позднее. Не будь это снова Клавдиан, он вряд ли обратил бы на него внимание. Он читал книгу вторую «Против Руфина» и, дойдя до своего излюбленного «Альпы одолены, спасены гесперийс-кие царства…», вдруг понял, что дальше читать не может. Что-то цепко и неотступно держало его взгляд на этой строке. И он снова увидел то, что сначала принял за типографский порок. Ему показалось, что это слишком, и Ральф поднял книгу к свету. На мелованной бумаге появилась четкая тень — ее отбросило «утолщение». Тень муравья — потому что утолщение и было муравьем. Ральф хотел сдуть насекомое, но оно с оскорбительным спокойствием проигнорировало эту попытку. Он провел ногтем по его красноватому хитиновому хребту и ничуть не потревожил его. Тогда Ральф вернулся на сорок страниц вперед и нашел строку, где видел его впервые. Там его не было. Через некоторое время опустела и страница сто семнадцать. Ральф показал мне блокнот, куда он вот уже почти месяц заносил дату, время и место каждого его появления. Сначала он не придавал им особого значения, ведь это был не книжный жучок, а с раскопок вполне можно было привезти и кое-что похуже. Но его встревожила цепкость этого создания, которое казалось одновременно и живым, и мертвым. И еще — способность муравья мгновенно исчезать, словно проваливаясь сквозь толщу страниц, чтобы через некоторое время обнаружиться снова, на сей раз в другой книге. Потом ему пришла в голову забавная мысль, что муравей, наверное, читает, потому что больше ему делать в книгах было категорически нечего. Однажды Ральф принес с кухни сахарницу и поставил ее рядом с открытой книгой, где обнаружил муравья в очередной раз. Он наблюдал за ним три минуты по своим часам. На четвертой минуте муравей пропал, не обратив на сахар никакого внимания. Тогда-то Ральф впервые сделал отметку у себя в блокноте. Сначала он полагал, что муравей отмечает целые слова. Потом вполне резонно отказался от этой версии и пришел к выводу, что он указывает лишь на отдельные буквы, иначе он не застывал бы на них с такой точностью и каким-то мертвым упорством. Буквы эти Ральф стал записывать еще позже. Судя по записям, самое продолжительное наблюдение за насекомым длилось тридцать пять с половиной минут, самое короткое — двадцать секунд или чуть меньше. Само собой, Ральф отмечал вовсе не время его появления (самого появления он никогда не видел), а время своего появления над страницей, на которой в данный момент находился муравей. Я взял блокнот и просмотрел колонки, в которые заносилось все, что имело отношение к муравью. Позже к ним прибавлялась еще одна — в нее Ральф заносил букву, на которой находилось насекомое. Я прочитал эти буквы и пожал плечами. Ральф забрал у меня блокнот.