— Нет, — сжал челюсти Костя. — Кого вы представляете?
— Какое это имеет значение? Ну, скажем, конкурирующую структуру.
— Конкурирующую с кем?
Гость нахмурился, почувствовав в голосе хозяина какие-то подозрительные нотки торжества, огляделся.
— Мы чего-то не учли, Константин Алексеевич? Что-то вы оживились.
— Вы многое не учли, — кивнул Лемехов, наблюдая краем глаза за передвижением змеи. — Например, вмешательства еще одной конкурирующей структуры.
Гость внимательно поглядел на Константина, сунул руку подмышку, но достать пистолет не успел: гремучник сделал выпад и укусил его в подбородок.
Короткая агония, хрипы, конвульсии. Представитель неведомой конкурирующей структуры сполз на пол и застыл.
Константину стало плохо, мысли в голове бежали торопливо, но бестолково. Он не мог остановить ни одной дельной, вспоминая все те же слова отца: никому не говори о том, что узнал… Оставалось практически одно средство, гарантирующее срыв передачи тараканам или змеям полученной информации: самоубийство. Но очень хотелось жить!
— Там… на лестничной площадке… — сипло проговорил он, — двое других…
Змея остановилась напротив, заработала погремушка хвоста:
— Вс-с-се в порядке… они нейттрализованы… мы с-с-собралис-сь…
— Вовремя вы собрались, — пробормотал Константин, и тут его посетила гениальная идея. Можно было попытаться натравить змей на тараканов. Пусть воюют. А он посмотрит, чем это все закончится. Терять ему все равно нечего, кроме жизни.
— Вас ждут еще одни конкуренты, — сказал Константин, кивая на кухню.
Гремучник повернул голову в ту сторону. Он услышал шуршание прибывающих тараканов.
«Собственно, с этого и началась великая битва двух ждущих своего часа царств: земноводных и насекомых. Вы знаете, чем она закончилась».
Поставив точку, Хмар-а-Птах спрятал коготь, которым писал на пробковом листе историческое исследование, подошел к выходу из пещеры и с высоты речного обрыва посмотрел на реку, над которой со свистом и писком металась стая молодняка. Пора было давать свисток на урок, начинался новый учебный год. Год третьего тысячелетия после Исхода, то есть после полного исчезновения змей, насекомых и людей. Год осознавания Летучими Мышами своего великого предназначения.
Александр АНДРЮХИН
ПРОГРАММА МИНИМУМ
1
Перед въездом в город их не заметила даже автоинспекция. Они пролетели мимо в ту минуту, когда сонный лейтенант тормознул у поста тяжело груженный КамАЗ, и четверо мотоциклистов в глухих дымчатых шлемах и кожаных куртках проскочили за грузовиком абсолютно незамеченными ни для водителя КамАЗа, ни для работников ГАИ. Орлы въехали в северную часть города и свернули к парку, переходящему в лес.
Часы показывали около десяти вечера, но было уже безлюдно. В этом городишке прохожие всегда исчезают засветло, и любая машина в такой час огромная редкость.
Они летели по бугристой, плохо асфальтированной дороге, не освещаемой ни одним фонарем и которая фактически являлась границей города, отделяющей окраинные дома от лесопосадки. По пути им опять-таки никто не встретился, кроме местной кривоногой татарки, которая с лопатой и ведром пыталась перейти дорогу. Они просвистали в сантиметре от ее носа, и она крикнула им вслед:
— Шайтан вас за ногу!
Мотоциклисты внезапно свернули с дороги и въехали в гущу лесопосадки. Они заглушили моторы и некоторое время сидели тихо, как бы прислушиваясь.
— А кто такой шайтан, и почему, собственно, за ногу? — серьезно спросил самый молодой, освобождаясь от шлема.
Трое других хмыкнули и стали сползать с мотоциклов. Тот, который интересовался шайтаном, зажег фонарик и отправился в гущу леса. Остальные зашуршали целлофановыми пакетами.
— Вот мы и на месте, — огласил поляну густой мужской бас.
И если бы не тьма собачья, то у того, который это произнес, можно было бы заметить благородную седину на висках и великолепные пшеничные усы. Кроме того, прямая спина выдавала в нем бывшего военного, а голову украшала солидная лысина. На вид ему было не более сорока. Другой был спортивного вида, лет тридцати пяти, прилично накаченный с короткой спортивной стрижкой. Несмотря на хиповую куртку и жеребячьи мышцы, лицо его было открытым и приветливым. При пристальном рассмотрении в нем улавливалась некоторая застенчивость, так свойственная русскому интеллигенту. Третьей была белокурая девушка лет двадцати. Это можно было разглядеть и без фонарика. Несмотря на юный вид, глаза ее были не по возрасту умны, и в них ютилась непонятная извечная печаль.