Над Москвой медленно сгущалась вечерняя мгла. Московский посадский люд, весь день проторчавший на стенах, расходился по домам. Потоки людей шли от стен Белого города и от земляных насадов Замоскворечья. Это все было городовое ополчение, слободские ратники: кузнецы и гончары, медянщики и плотницких дел мастера, оружейники и ткачи, красильщики и хлебопеки. Смутно было на сердце у людей. Помнилось еще страшное нашествие орды в 1571 году. Тогда Грозный царь отбыл в Ливонию, чтобы самому вести полки на поляков, да и увел с собой всех ратных людей. Как уходил царь с полками в ливонскую землю, то приказал выкатить на Пожар бочки с пивом, поставили ушаты с медовухой, вынесли снеди всякой в корзинах, ешь не хочу! Сам обходил ряды, ласков был с людьми, обещался вскоре назад быть с великой славой да с замирением. После стоял службу в Покровском соборе, что на рву, а как с крыльца сходил, то Ванька блаженный юродивый, что завсегда на соборной паперти и зимой и летом обретался, в ноги-то ему кинулся, да как заревет белугою: «Уж ты, говорит, великий царь, зачем Москву-то кидаешь, уж пропадем мы все без тебя, загнием». Усмехнулся тогда царь и ласково так говорит юродивому: «Небось не загинете! Вот я вам воевод оставляю!» — и на Ваську Грязного с Михаилом князем Черкасским показывает. А юродивый как посмотрел на них, так и еще пуще слезами заливается. «А с ними и подавно загнием!» Нахмурился тогда царь, посуровел, но промолчал, а сходя с крыльца, поклонился юродивому и сказал: «Молись, Ванька, за меня!» И поехал после на перевоз через Москву-реку в Данилов монастырь поклониться гробу Данилы Московского, первого князя на Москве.
В палаты царицы Ирины быстрым шагом, как всегда хаживал, вошел правитель государства Российского боярин Борис Феодорович Годунов. Был он волосом черен, а лицом скуловат. Подозревали у него татарскую кровь, да и сам он от этого не отрекался, числил свой род от некоего князя ордынского, что после в московскую службу перешел. А там Бог весть! Царь Феодор Иоаннович полностью ему вверялся.
— Государь, — глуховато сказал Борис, — сильны ныне татарове. Великое войско крымское се дни подступила под Москву, что делать будем?
— Одна надёжа Господь! — Тонким голоском воскликнул Феодор. — Молиться будем!
— Мольбою делу не поможешь, сила надобна. Ныне я все ополчение дворянское да боярское поднял, все под Даниловым стоят, ан веры нет, что татар одолеем. Силен Казы-Гирей, есть весть, что турские люди с ним во многом числе и пушек великое множество.
— Пронеси Господь! — истово закрестился Феодор. — С нами крестная сила, сей вечор прикажу поднять иконы святые, да хоругви и обойдем все стены градские. Сам пойду.
— Это дело, — поморщился Годунов. — Да другое у меня на уме. Указ, государь, надобен. Указ о сборе ополчения земского, всей землей на орду навалиться надобно, тогда одолеем.
— Борис, что земные наши старания, ежели Господь нам не поможет, а Господь поможет, перышком махнет — и силы вражьей как не бывало.
Годунов вдруг увидел, как лихорадочным блеском загорелись глаза царя, как рьяно он крестится десницею, а шуйцей нежно поглаживает Жития святых. На царя нашел приступ молитвенного рвения. В такие минуты убеждать Феодора делать что-то другое, кроме дел богослужебных, было бесполезно. И Годунов, бывший царский постельничий, век проживший между секирою и плахою царского окружения, верхним чутьем понял — надо ловить миг, надо царскую блажь себе на пользу обратить. А поэтому делу он был великий мастер.
— Что ж, государь, подними иконы святые, обойди стены Белого города. А мы, батюшка, с силами нашими малыми пойдем на ворога. Коли Богородица осенит нас победою, стал быть с нами Бог, с нами правда. А я полки не покину в эту ночь. Главой их буду.
Хитро сказал Борис, хитро и задумал. Царь в эту ночь за воинство молиться будет, Бога просить, а во главе воинства кто? — Он, Борис. Значит, за него, за Бориса, царь молиться будет. За Бориса, а не за князя Феодора Мстиславского, который есть по чину набольший воевода русский. А воинство немалое ныне под Даниловым стоит. «Пожалуй, и без земской рати, без лапотных воинов обойдемся» — раздумывал Борис. — А наградит Господь нас победой, значит меня наградит, значит со мной Бог!»