— Я зарядку вместе с отцом делал, спортом занимался. Освоил эксплуатацию и ремонт алфавитно-цифрового печатающего устройства и контрольно-считывающего. Собаку держал. Ничего не пил, кроме виноградного сока. А потом съехал под откос.
— Как же?
— Из-за бабы.
— Ты говорил, жена тебя выгнала.
— Хрена бы я бросил квартиру из-за жены. Причина в тайне. Зашел в гости к одной прибарахленной телке. Выпили, поупражнялись на диване, и она мне сообщает, мол, теперь готовыми органами торгуют. Я и вздрючился.
— Из-за научной новости? — хмыкнул Ацетон.
— Из-за намека.
— На что намек-то?
— Иди, мол, и купи себе новый.
— Чего «новый»? — совсем не понял Ацетон.
— Орган, сексуальный.
— Ага, не достигла она с тобой эразма.
— Чего?
— Ну, этого, сарказма.
— Оргазма. Наверное… Поскольку я был выпивши, то от обиды схватил бутылку ноль семьдесят пять и шарахнул ее по голове.
— Замочил насмерть?
— Не знаю. С тех пор и бомжую.
— Поскольку тебя не ищут, то она жива-здорова и получает этот сарказм… оргазм от других лиц. Ты ведь опять к какой-то бабе шлендраешь?
— Живет тут недалеко одна придурковатая…
— Нарвался раз и опять тянет?
Рядом на могиле росли нарциссы, которые выставили круглые желтые соцветия, как широко распахнутые ротики птенцов — точно есть просили. Мысль о еде перескочила на питье. И пошла дальше, став противной до отвращения к самому себе: не продать ли гроб? Старушке за пару бутылок. Он предложил Коле Большому:
— Обследуем…
Они это делали каждое утро. И всегда что-то находили: уж пустых-то бутылок на полную бутылку пива наскребали. Был случай, можно сказать, мистический: на богатом новом захоронении лежала купюра в пятьдесят долларов, придавленная камешком. Обычай ли такой у новых русских, птичкам ли положили, покойнику ли, бомжам ли повеселиться за упокой души усопшего? Ацетон знал, что подобные чудеса выпадают не каждый год.
Они брели по кладбищу, две помятые, небритые и никак не совместимые фигуры; сзади казалось, что идет отец с сыном — Коля Большой за отца. Ацетон остановился и ткнул пальцем в надгробную плиту:
— А?
— Что?
— Прочти.
— «Спи спокойно, дорогой друг…» Ну?
— Издеваются над покойником.
— Почему издеваются?
— Неужели дорогой друг в земле спит? Да он там гниет.
Коля Большой что-то буркнул со своей высоты и перешагнул могилу. Ничего дельного не попадалось. Три пустые бутылки, сильно чумазые; одно яичко, сваренное вкрутую; забытая лопата, которую они не взяли; стопка рекламных газет, которая пригодится на подстилку под себя; батон, крепкий, как бетон; пара рукавиц брезентовых, видимо, потерянных землекопами; полтинник металлический, блестевший, как счастье; забытую на скамейке книжонку «Светлый лик киллера», которая пригодится для разжигания костра.
Впереди блеснуло радостно. Солнце на земле. Ацетон позже понял, отчего радостно: до этого полтинник блеснул, как счастье. Он схватил приятеля за руку и показал в сторону блеска. Подошли таясь, словно птицу боялись спугнуть.
Какой там полтинник — играющий солнцем круг с тарелку.
— Полиэтилен, — догадался Колян.
По краям пленка была присыпана землей. Ацетон попробовал его дернуть, но не за что было уцепиться.
— Лопата… — вспомнил он.
Колян сбегал за ней. Сперва Ацетон ногой осторожно подавил сверху — упругое, как резина. И тогда он начал это полиэтиленовое пятно освобождать по краям от земли. Оно расширялось, став уже размером с таз. Колян его рвение охладил:
— Небось, собака похоронена.
Ацетон это допускал, но упрямая надежда глупо нашептывала: вдруг спрятан ящик украденной водки или хапнутый в кассе мешок денег? Где же прятать, как не на кладбище? Он сделал последний бросок земли, отшвырнул лопату и взялся за полиэтилен, лежавший на чем-то, как покрывало. Нет, собак так не хоронят.
Ацетон сдернул пленку…
В мелкой выемке лежал младенец, закинув ручонки за голову, словно потягивался.
— Мать твою… — прошептал Коля Большой.
— Беги звонить в милицию, — приказал Ацетон.
Но без опохмелки они делать ничего не могли, поэтому звонок в милицию поступил только к вечеру.
У главных ворот кладбища встретил участковый. О происшествии он сообщил односложно: