Купит не то — расстроится, грубое слово услышит — обидится, мышь пробежит — испугается. Отсюда постоянные стрессы. Плюс больное сердце с двумя инфарктами.
— В той фирме поможешь ей скорее.
— Чем?
— Долларами на лечение.
Разговор вернулся как бы к своему началу, к долларам. Ацетону пришла мысль глупая, но веселая: попроситься бы к ним на яхту чистить золотые краны да поливать тропический садик. Хотя куда там проситься, если они не могут найти общего языка!
Их разговор стал вроде несоленой каши: газетная тягомотина. Вдобавок из-под обломка, из-под веток, отовсюду поползли муравьи, желтые, мелкие и полупрозрачные. Щекочущие руки и, главное, ноги, которые без носков. Ацетон уже хотел было отвалить, когда разговор перескочил на другую колею и другой накал.
— С чем я туда приду?
— Виталий, с товаром.
— Товаром ты зовешь мои идеи?
— Нет, натуральный товар.
— Не понимаю…
— Что хранится у вас в сейфе?
— Много чего хранится…
— Я имею в виду десять капсул осмия.
— Откуда ты знаешь?
— Сам же говорил, что таможня привезла для анализа.
— Лежит, ну и что?
— А знаешь, почем осмий за рубежом?
— Предлагаешь… украсть осмий?
— Взять.
Ацетон отполз, стал на четвереньки, отошел несколько метров, поднялся в полный рост и зашагал по кладбищу. Восьмий… Что за фрукт? Наверняка ослышался: не восьмий, а восемь. Чуть было не фраернулся… Баба наводит мужика на сейф, где лежат восемь кусков. Точнее, восемь «лимонов». А ему какое дело: от зависти — все ненависти.
В молодые годы Ирина Владимировна боялась смерти. Плакала по умершим знакомым. На любых похоронах впадала в долгую задумчивость и тяжкое настроение, из которого выходила с трудом. Вид кладбища портил настроение. Но с годами чувство смерти притупилось: теперь у могил уже не плакала, а лишь вздыхала. Позже вообще перестала жалеть умерших. Ужаснулась этому, но разгадка успокоила.
Ирина Владимировна перестала воспринимать смерть как вечную разлуку, а значит, и трагедию. Чем сильнее ноет больное сердце, тем ближе собственная смерть. Тем скорее встреча с умершими родственниками. Вот и Виктор, первый муж, звал к себе.
Туча сбросила косую и черную гриву, ударившую по асфальту градом. За стеклами потемнело так, что автомобили включили свет и замедлили движение. Ирина Владимировна перекрестилась…
И тогда позвонили. В дверь. Ирина Владимировна лишь привстала, потому что почудилось. Но звонок повторился: несильный, почти вкрадчивый и поэтому зовущий.
Она прошла в переднюю на цыпочках и приложила ухо к двери. Тишина: ни шороха, ни дыхания.
Но звонок как бы о себе напомнил, булькнул слабенько.
Также слабенько Ирина Владимировна спросила:
— Кто?
— Иринушка…
— Виктор?
— Я обещал прийти…
Его голос, его интонация и его — теперь она слышала — дыхание. Она подняла руку и опустила, почему-то не сумев дотянуться. Но его голос всхлипнул:
— Иринушка…
Он плакал. Открыть немедля. Виктор пришел домой. Неважно, живой или покойный; неважно, что она давно вновь замужем. А если какой-нибудь шантажист? Открыть только на длину цепочки… И у нее здесь, в передней, есть газовый баллончик — она выхватила его из сумки для обувного крема.
— Иринушка, мне тяжело…
— Сейчас, родной, сейчас…
Ирина Владимировна распахнула дверь…
Виктор стоял в полумраке лестничной площадки. Его фигура, его костюм, его кепка… Свободной рукой она схватилась за дверь, чтобы не упасть. И нет сил крикнуть… Виктор качнулся, намереваясь шагнуть в переднюю. Вместо лица белели кости, зазубренные.
Ирина Владимировна осела на пол и потеряла сознание.
…Все белым-бело. И колышется крупными волнами. Это же потолок ее квартиры — вон и след ржавой струйки после протечки. Но почему волны?
Ирина Владимировна напряглась и села. На диване — значит, на нем лежала. След ржавой струйки, диван, телевизор, будильник на нем… Ее квартира. Ирина Владимировна тихо спросила у нее, у своей квартиры:
— Что со мной?
— Тебе лучше знать, голубушка, — ответила квартира женским голосом.
Людмила, ее приятельница, появилась из кухни с подносом, уставленным чашками и пузырьками. Из одной высокой мензурки она заставила выпить какую-то гадость. И когда Ирина Владимировна поморщилась, то Людмила обиженно сообщила:
— «Скорую» вызвала.
— А что было?
— Что? Поднимаюсь на лестничную площадку, хочу звонить в дверь, а она распахнута. Вхожу, ты на полу лежишь, как брошенное пальто. Господи, думаю, убили. Вызвала «скорую». Врачи сказали, что это глубокий обморок. Сделали укол. Как сейчас себя чувствуешь?