— Голова кружится.
— Хорошо, что не очередной инфаркт. Выпей чаю.
Ирина Владимировна вдруг ощутила такую жажду, что выпила две горячие чашки, не остужая. И только тогда заметила, что подруга еще не сняла плаща и на нем даже не просох дождь: желтый плащик казался обрызганным каплями растительного масла.
— Люда, разденься.
Силы возвращались к Ирине Владимировне. Она ступила на пол и прошлась: голова уже не кружилась, и, главное, успокоился потолок, перестав ходить волнами. Она понимала, что подруга ждет от нее какой-то информации. Но у Ирины Владимировны был вопрос, без которого она не могла рассказывать, да и не могла ничего толком понять:
— Люда, я лежала в передней… А рядом?
— Что «рядом»?
— Никого не было?
— А кто должен быть?
— Люда, а на лестничной площадке?
— Тоже никого не было. Да кто должен быть-то?
Ирина Владимировна не ответила. Ее задумчивая молчаливость возбудила память подруги:
— Да, в передней на полу лежал газовый баллончик. Врач предположил, что ты им и отравилась.
Людмила была на семь лет моложе. Видимо, поэтому следила за собой. То ли дождь виноват, то ли виновата вся эта история, но сейчас Людмила выглядела растрепанной, словно ее окунули в воду и не просушили. Серые кольца завивки улеглись в общую непричесанную массу; тщательно выщипанные брови вздернуты зигзагами; краска с ресниц потекла грязновато; губы выцвели.
— Ирина, надо вызвать милицию.
— Зачем?
— На тебя же напали?
— Люда, на меня не нападали.
— Как? Дверь открыта, ты оборонялась газовым баллончиком…
— Не нападали.
— И никто не приходил?
— Приходил.
— Кто?
— Виктор.
— Какой Виктор?
— Первый муж.
Темно-карие глаза Людмилы потемнели. Ирине Владимировне показалось, что и лицо подруги посерело от напряжения. Видимо, она хотела что-то спросить, но это напряжение заклинило ее омытые дождем губы. Ирина Владимировна подтвердила:
— Да, приходил муж.
— Он же давно умер…
— Да, но приходил. И не смотри на меня как на полоумную.
— Ну да, приходил, — согласилась подруга.
Ирину Владимировну взяла слабая злость: своим покладистым согласием Людмила как бы подтверждала сумасшествие подруги и переводила разговор в другую плоскость общения — общения с больной. Но злость тут же ее покинула вместе с волей — упав головой на диванную спинку, она расплакалась. И в квартире началась тихая суматоха. Людмила поила подругу корвалолом, а сама пила крепкий чай; Ирина Владимировна плакала, а Людмила принялась за корвалол; Ирина Владимировна попросила сделать кофе, а Людмила начала плакать…
Успокоились они не скоро. В конце концов сели рядом на диване, где Ирина Владимировна рассказала все подробно и по порядку. То ли обилие кофеина с корвалолом, то ли женские нервы истощились, то ли сработало глубинное человеческое стремление найти выход, но подруги стали думать и рассуждать здраво.
— Муж у двери мог тебе просто привидеться, — решила Людмила.
— Так явственно?
— Ирина, мы отстали от цивилизованного мира. Во всех странах есть службы наблюдения за привидениями. Если бы у нас была такая служба, ты сходила бы к ним и получила информацию.
— Привиделось… А телефонный звонок?
— Прислышалось.
— Как это может быть?
— Ирина, жизнь набита тайнами, о которых мы даже не подозреваем. Вот я читала… Двух кошек, живших вместе, развезли в разные концы города. И одну ударяли током. Представляешь, вторая кошка тоже вскрикивала от боли.
Людмила видела, что эти доводы лишь задевают подругу, отлетая в пустоту. Ее следовало успокоить, хотя бы оживить глаза, хотя бы согнать со щек прозрачную бледность.
— Ирина, многие великие люди сталкивались с подобной проблемой.
— Какие великие люди?
— Пушкин верил в приметы и угадывал события.
— Пушкин был умным человеком с высокой интуицией. Других великих людей Людмиле вспомнить не удалось. Зато удалось прийти к правильной мысли: успокоить надо не примерами великих людей, а примерами собственными.
— Ирина, я живу отдельно от родителей. Когда мать умерла… Да ты помнишь… Готовились к похоронам, как и положено. Все зеркала в их квартире я занавесила. Ночью сплю у себя дома и меня как кто толкнул: «Сходи и покрой зеркала». Я даже проснулась. Странно, зеркал a-то мною были занавешены. И что? Утром прихожу к ним, а зеркало в ванной открыто. Отец, оказывается, брился.