— Может, выпивает кто?
— Нет, шаги.
— И что, по-твоему, за баба?
— Ведьма.
— Тебя страх не берет?
— Я двести грамм с вечера вдену, и пущай хоть танцует над головой.
Они помолчали. Жара разговору не способствовала, только. что распустившиеся деревья тень давали какую-то сетчатую. От сохнувшего бетона шел кислый запах.
— А может, и не ведьма, — решил Коля Большой.
— На Морской улице мужик жену насмерть убил — ведьмой оказалась.
— Как же он ее расшифровал?
— Это проще щепки: ведьмы не плачут.
— Совсем?
— Хочет, а слеза не идет.
Коля Большой встал и попрощался:
— До вечера.
В конце дня встреча неминуема, поскольку Ацетон получит деньги за работу. Фестиваль обещал пройти на высоком уровне.
Но до вечера долгонько и внутри организма все может сгореть. Ацетон вынул из кармана пузырек натуральный, с этикеткой, которая уведомляла, что в нем настой боярышника. Разумеется, на спирту. Количество жидкости этикетка не сообщала, но Ацетон определил это на глаз: граммов семьдесят пять. Он зажмурился, высосал — худо текло, — вытер губы сорванными березовыми листиками, теплыми и липкими. После всей процедуры вздохнул и глаза открыл широко…
Она, черная колдунья, стояла рядом и душила его каким-то приторным запахом, более сильным, чем тройной одеколон. Бомж вскочил:
— Чего?
Колдунья молчала. А может, и не колдунья, потому что волосы под шляпкой светлели, сама шляпка чернела, темные очки закрывали половину лица, и хрен его знает, что под стеклами.
— Ну? — еще раз спросил Ацетон.
— Ты блеял?
Он не понял, чего испугался. Ее молчания, ее черных очков или того, что под ними не просматривались глаза?
— Где я блеял?
— У ограды.
Выпитый боярышник смелости капнул.
— Ну, я блеял.
— Зачем?
— Кладбище для покоя усопших, а не для траханья.
— Ты сторож?
— Живу здесь.
— Иди сюда, — приказала женщина, ступив в чужую оградку и усаживаясь на крохотную скамейку.
Ацетон послушался и сел прямо на острые штакетники заборчика. Ему было бы удобнее, сними она очки. Поэтому попробовал высмотреть что-нибудь в ее одежде: длинный френч с металлическими пуговицами, туфли на толстом каблуке. А губы-то черные и разлепляются с трудом.
— Так зачем блеял?
— Дамочка, объявления о знакомстве я не подавал и тампаксами не торгую.
— Грубишь, Ацетон.
Она знала кличку. И его осенило поздненько, потому что боярышник отбил сообразительность: дело у нее к нему кладбищенское.
— Хотите могилку вырыть?
— Нет.
— Оградку починить, крест подправить?..
— Нет.
— Гробик индивидуальный?..
— Нет, — уже зло оборвала она. — Сперва ответь, зачем блеял, тогда и заказ будет.
— Чтобы пугнуть! — разозлился и Ацетон.
— Бесплатно?
— Что «бесплатно»?
— Блеял.
Это боярышник отбил сообразительность. Не могла же эта прилично одетая дама спрашивать, бесплатно ли он блеял. И Ацетон ответил народной мудростью, сказанной к месту и ни к чему его не обязывающей:
— Бесплатный сыр только в мышеловке.
— Думаю, теперь и в мышеловках сыр платный.
— Это к чему?
— Блеять надо тоже за плату.
— Дамочка, кто же станет платить за козье блеяние?
— Я.
Ацетон помолчал. Видать, пила она что-то покруче шампанского. Или похоронила здесь родственника и теперь не в себе. На кладбищах всегда водились блаженные. Ацетон вдаваться не стал.
— Мадам, я вам бесплатно поблею.
— Мне надо пугнуть одного человека.
— Блеянием?
— Блеянием ты уже пугал.
— Пугнуть того… у изгороди?
— Нет.
Ацетон хмуро улыбался, принимая разговор за трепотню. Но женщина раскрыла сумку, достала купюру и протянула. Ацетон взял. Мама в досочку — пятьдесят долларов! Женщина предупредила:
— Аванс. Испугаешь, еще три таких дам.
— Как пугать-то?
— До смерти.
— Берите ваши деньги, дамочка, я не киллер.
— Ты не киллер, ты дурак. Тебя просят не замочить, а пугнуть покруче.
Женщина встала, и Ацетону показалось, что злой блеск ее глаз пробил черноту стекол. Она намеревалась уйти — заказ уплывал. Ацетон козлиным скачком преградил ей дорогу:
— Зачем пугать-то?
— Много будешь знать — плешь вспучит.
— Чем пугать? — поставил он вопрос правильно.
— Другой разговор…
Они вновь сели. Дамочка достала из кармана своего френча блокнот, ручку и минуты три что-то писала и рисовала. Затем этот листок долго держала перед глазами Ацетона.