— Запомни где.
— Все до заковыки.
Она спрятала блокнот, извлекла крохотный пакетик, вручила Ацетону и сказала, что надо сделать. Он удивился:
— Дамочка, детский сад…
— Возьми с собой своего приятеля, — сказала она, не обратив внимания на его удивление. — Длинный рост пригодится.
Ацетон сидел, словно упал с часовни. Пугает не страшное — пугает непонятное. Киллерское дело хуже некуда, но понятно. А тут, в сущности, за детские игрушки платили доллары. И чтобы он не сомневался в серьезности дела, дама предупредила:
— Язык держи за зубами, а то задохнешься в своем склепе.
Ирину Владимировну тянуло на дачу, но ездить одной Виталий запретил. Опасался за ее здоровье. А уже черемуха отцвела. Яблони стояли с набухшими почками: пропустить их цветение, что пропустить чудо. Жаль, что Виталий признавал чудеса только в науке и технике.
Звонил телефон. Теперь она боялась его настойчивого зова — даже днем. Трубку пришлось взять, потому что мог звонить Виталий. Голос подруги, как всегда энергичный, походил на газированную воду, кипевшую в стакане:
— Иринушка, как здоровье?
— Спасибо, все в порядке. Только ты одна и заботишься.
— Ну-ну, Виталий муж чуткий.
— Люда, не волнуйся из-за меня.
— После того случая ты у меня из головы не выходишь. А тут еще всякие слухи. В булочной услышала, в парикмахерской говорят, соседка рассказала…
— Какие слухи?
— Ерунда, а до тебя дойдет, ты же сразу за сердце схватишься. Решила предупредить, чтобы ты пропустила их мимо ушей.
— Да какие слухи-то?
— Женщина заплатила колдунье большие деньги, чтобы та вызвала дух умершего мужа. Дух появился. А колдунья то ли заболела, то ли забыла свои рецепты, но вернуть дух обратно в загробный мир не может. Он и остался на земле.
— У жены?
— Говорят, ходит ночью по квартирам, женщин пугает. Иринушка, услышишь эту глупость — внимания не обращай. Пока, на работу бегу.
Ирина Владимировна положила трубку. Людмила всегда бежала, всегда спешила и всегда было непонятно, где она работает. Пять часов вечера — какая работа? Ирина Владимировна хотела улыбнуться, но стояла перед зеркалом и вовремя сдержалась: вышла бы не улыбка, а гримаса. Все-таки почему улыбка? Надо засмеяться, посмеяться над собой: давно ли тоже была энергична и беззаботна не хуже Людки. Время все съело. Точнее, болезнь.
Ирина Владимировна заметила, что радостная и положительная информация ее теперь не задевает, проносясь сквозь тело как элементарная частица. Вот мрачное, опасное, худое… Даже глупое — было бы почернее. Людмила предостерегла от какой-то дури, а она, дурь, давно осела в душе, липко, вроде горьковатой кофейной гущи на дне чашки.
В семь часов Ирина Владимировна вспомнила, что Виталий ночевать дома не будет. Не заходя домой, с дипломатом в руке — на вокзал, на московский поезд. Странные командировки: вечером уедет и завтра вечером вернется. И так раза два в месяц.
В груди заныло, потом заболело. Сердечная боль растекалась по ребрам и левой руке. Не сильно, можно обойтись корвалолом. Ирина Владимировна знала исток этой боли: Людмилина информация о ходячем духе соединилась с мыслью о ночном отсутствии мужа. Неосознанный страх, ставший вдруг осознанным. Но если осознала, то страх обязан улетучиться, как дымок под ветром?
Вечер она спланировала так, чтобы загрузить голову, а не руки. Беседовала по телефону с политизированной соседкой, умевшей своим накалом вытеснить у человека любые мысли; посмотрела по телевизору старую комедию, бездумную и добрую; написала письмо дочке, тщательно маскируя свое нездоровье; уже в постели почитала газеты. Приняв полтаблетки снотворного, уснула.
Проснулась ни с того ни с сего — два часа ночи. Половинки таблетки до утра не хватило. Ирина Владимировна включила ночник. От неловкого движения в грудь опять вклинилась остренькая боль, перебившая дыхание. Пришлось подняться и съесть таблетку атенолола.
Днем о смерти не думалось. А ночью…
Она согласна умереть, но почему именно она? Согласна умереть, но как же без нее Виталий? Согласна умереть, поскольку умирают все, но с одним условием — не теперь, не сейчас…
Телефонный звонок раскатился в полутьме комнаты. Ирина Владимировна не испугалась — Виталий. Но, подбежав к аппарату, замерла: два часа ночи, Виталий сейчас в поезде… Рука не подчинилась ее воли и трубку сняла. Охрипшим голосом Ирина Владимировна сказала:
— Да?
— Иринушка…
Полузабытый знакомый голос был слаб и далеко. Она задрожала так, что трубка могла заклацать о зубы полуоткрытого рта. Не хватало воздуха и не держали ноги.