— Я говорю о нем не как о работнике, а как о хорошем человеке.
— Хороший… Значит, какой?
Рябинин спохватился: ему следовало унять свою прыть. Он знал за собой слабость: вместо поиска улик — изучать человека и жизнь. Что хорошо для ученого, то не годится для следователя.
— При совместной выпивке хороший человек стремится заплатить первым, плохой — вообще не платить, — улыбнулся Лузгин.
— Принято, а еще?
— Чтобы подзаработать, Игорь устроился охранником в музей. В выходные дни музей не работал, а люди приехали, даже с других городов. Аржанников отключил сигнализацию, запустил народ, и два дня музей работал бесплатно. В понедельник его уволили.
— Да, это поступок.
— Когда проматывал отцовы деньги… Однажды стоял в очереди, чтобы купить копченых колбас, балыков, икры… А впереди старушки брали по двести-триста граммов докторской. Подошла очередь — он взял триста граммов докторской. Его дама решила, что Игорь спятил. А он постеснялся кичиться своей сытостью.
Когда человек характеризует другого человека, то он прежде всего характеризует себя. Но Лузгин не только характеризовал. Взгляд ученого не был ни пронзительным, ни упорным. Рябинин поправил очки: взгляд Лузгина неприятный… Но чем, почему? Спокойные серые глаза. Подтянут и корректен, как образцовый офицер. Гордыня: нет, не у Лузгина, а у него, у следователя — изучать человека он считал своей прерогативой. Но серые глаза изучали его, Рябинина.
— Виталий Витальевич, вы рассказали об Аржанникове как о человеке. А что он за работник?
— Нет плохих работников.
— Да ну? — удивился Рябинин, не ожидая такой глупости от ученого.
— Нет плохих работников — есть люди, которым неинтересно жить, — уточнил Лузгин.
Рябинин еще раз удивился, теперь глубине сказанного. И смотрел на ученого, требуя продолжения мысли. Оно последовало:
— Человек, которому интересно жить, всегда самодостаточен. Он находит мир интересным. С ним и людям интересно.
— Виталий Витальевич, а интерес к жизни от чего зависит?
— От ума.
— Дураки несчастны?
— Разумеется, потому что их интерес дальше денег, секса и водки не простирается.
— Выходит, все ученые счастливы?
— С чего вы решили?
— Ученые, умные…
— У многих ученых вместо ума так называемый интеллектуальный потенциал.
— Для России он и нужен…
— В России нужны прежде всего два учреждения, или два центра, или два министерства — антихамское и антидурацкое.
Рябинин понял, что сейчас он сорвется и ринется в беседу, как жаждущий воды к отысканному источнику. Ему надоели разговоры о статьях Уголовного кодекса и уликах, о мафии и криминальных авторитетах, об отпечатках пальцев и следах спермы… Еще сильнее, прямо-таки набили оскомину люди, презиравшие все то, что не имело конкретики и не приносило пользы. А тут — об уме, о котором у следователя было вопросов больше, чем страниц в деле о хищения осмия.
Звонил телефон. Правильно звонил, потому что зарплату Рябинин получал не за разговоры об уме, а за расследование кражи осмия. Скорее всего, звонил капитан Оладько, который по поручению следователя делал обыск у Аржанникова.
Но звонил майор. Рябинин его предупредил:
— Боря, если у тебя хохма насчет трупа, то звони прокурору и скажи, что Рябинин ехать не может из-за приступа старческого маразма.
— Сергей Георгиевич, нет у меня трупа.
— Боря, если надо ехать на место происшествия, то скажи прокурору, что Рябинин заболел.
— Нет для вас места происшествия.
— Тогда чего звонишь?
— Сообщить, что вы первоклассный следователь.
— Нашли осмий?
— Нет.
— В чем же моя первоклассность?
— Аржанников сбежал.
Обменять полусотенную долларовую купюру Ацетон попросил незнакомую девицу: их бы с Колей Большим могли заподозрить в нехорошем. Да и заказчик у этой дамочки, дерьма ей в мякоть, был в виду фокуса.
Они с Коляном сидели на краю свежевырытой могилы, которая использовалась ими вместо холодильника: там, на дне, лежала сетка с водкой и закуской, поднимаемая при помощи веревки. Пить пока не хотелось.
— Привидение привиделось, — сообщил Ацетон.
— Во сне? — усомнился Колян, потому что ночь они провели вместе, оттягиваясь неторопливо.
— Зачем во сне. Шагало с плиты на крест, с креста на плиту.
— И какое оно?
— Чучелоподобное.
— Небось от страха присел?
— Прогнал.
— Как? — не поверил Колян.
— Обозвал привидение козлом. Оно обиделось и ускакало.