— Виталий Витальевич, вы знаете, в чем смысл жизни?
— Знаю. — Его серые спокойные глаза не улыбнулись.
— В чем?
— В счастье. Только не спрашивай, в чем счастье.
Она не спросила, потому что знала — счастье в любви. Лузгин, подавляя какое-то тайное желание, погладил ее по щеке, которая покраснела, словно он ее обжег:
— Кому-то ты достанешься…
— Никому.
— А как же?..
— Вам достанусь.
— Эльга, я должен признаться, у меня есть женщина.
— Виталий Витальевич, я вашу жену переждала, я и эту женщину пережду.
— Время уходит…
— Ничего, я молодая.
Доллары, блин, кончились. Тут такой винт: проесть, скажем, миллион не получится, а пропить миллион каждый сумеет. Выковырнув из глины затоптанные две бутылки пива, они выпили их с каким-то облегчением.
Пиво и жара сморили. Работы не предвиделось. Ацетон с Колей Большим спустились в склеп и проспали до вечера. К семи Алхимик обещал где-то раздобыть деньжат.
Выспавшись, они сходили к часовне, где была колонка. Водички попили, рожи помыли и пошли домой, то есть в графский склеп. Если к делу подходить жизненно, то выпивка была: в углу, в ворохе прошлогодних листьев стояла припасенная банка с жидкостью состава неизвестного, но хорошо дурящего. Да не хотелось — избаловались они на долларовой водке.
Ацетону показалось, что Алхимик надел черные очки со шляпкой и ждет их у склепа. Колян шепнул со своей высоты:
— Она, баруха…
— Если что, то погасимся.
Бомжи опасались, что баба пришла отобрать доллары: могилу копаешь, глина, семь потов сойдет, а заработаешь на бутылку. А тут шарик подергал за нитку — и в дамках.
— Привет, ребятишки, — глуховато бросила она.
— Угу, — ответил Колян, как более вежливый.
— В гости не приглашаете, кофе не предлагаете…
— Кофеварка сломалась, — парировал Ацетон.
— Скучаете?
— Зачем… Могилы рыть надо.
— Давайте присядем.
Все трое опустились на упавший обелиск. Поскольку он был короток, то Ацетон, сидевший в середине, оказался рядом с женщиной так плотно, что меж палец не просунуть. Того и гляди ее чернострельчатые ресницы заденут его нос.
— Ребята, что такое капитализм, вы, конечно, знаете?
— Слыхали, — подтвердил Колян.
— Социализм — это когда воруют у государства, а капитализм — друг у друга, — разъяснил Ацетон.
— Значит, рыночные отношения понимаете?
— Бутылки сдаем, — доказал Ацетон.
— Предлагаю стать бизнесменами.
— На бутылках?
— На долларах.
Бомжи переглянулись и вновь уставились на дамочку. Шляпа прикрывала ее голову. Темные суровые брови, темно-синие веки, черные круги под глазами… И еще неизвестно, что под стеклами очков, которые что сажа.
— Шарики, что ли, опять запускать? — догадался Ацетон.
— Нет, натуральный бизнес.
— Дамочка, дерьма вам в мякоть, — не вытерпел Ацетон. — Вы по-русски говорите?
Она усмехнулась черными липкими губами, сделала шаг назад, оглядела Ацетона и спросила:
— Другая одежда есть?
— Найдется.
Он нырнул в склеп и вынес пиджак цвета столетней могильной плиты, проросшей железистым мхом. Надетый пиджак стоял торчком, напоминая кольчугу. Дама кивнула, бросив Коляну уже на ходу:
— Вернется через часик.
Бомжи послушались не потому, что боялись, и не потому, что нравилась эта навороченная тетка, — подчиняются тем, у кого есть доллары.
Оставив Коляна, они вышли к воротам кладбища, где стоял синий автомобиль. Ацетон не разбирался в моделях, но иностранная, буквы на капоте кривые, не наши.
— Садитесь, — велела дама.
Он влез на заднее сиденье. За рулем ждал парень, видимо, здоровенный, потому что голова что глобус. Дама села рядом с ним, и машина поехала. Ацетон понял правила игры: что-то вроде ехали на дело. Поэтому не спрашивал.
Автомобиль бежал по городу. Ацетону, не бывавшему в центре сто лет, хотелось смотреть в окошко, коли представилась такая возможность. Не мешали пугливые сомнения: куда везут, зачем везут? Взять с него нечего, но вспоминалась история, которую вычитал Колян: нутрий кормили человечьим мясом. Не везут ли его на мясо? Вряд ли. Жиру в нем нет, да и мяса немного, пропитанного алкоголем. Нутрии жрать не станут. И уж если на мясо, то выгоднее взять Колю Большого, он в два раза тяжелее.
Машина остановилась. Они вышли. Водила оказался чуть пониже Коли Большого, но вдвое шире. Лицо угрюмое, словно не иномаркой рулил, а трактор пригнал. Ацетона удивил его крупный нос с широко приоткрытыми ноздрями: родился так или нос кто-то хотел вывернуть наизнанку?