Посетителей не было, а русские официантки и китайские повара увлеченно смотрели телевизор и время от времени смеялись. Это было празднование Нового года на пекинском телевидении, веселое, разноцветное шоу. Рядом с поварами сидел старичок в шляпе, с узенькой бородкой. Он сжимал коленями трость и собирал в кулачок свои старческие, скромные смешки. Он-то, видать, и привез видеокассету с далекой родины.
Аида незаметно прошмыгнула за спинами зрителей к чугунной статуэтке Будды, установленной в нише стены. У него в ногах возвышалась груда монет, привезенных со всего света. Она добавила к ним русскую рублевку, зажгла ароматные палочки и уселась за одним из пустовавших столиков. Зал постепенно наполнялся запахами лаванды, лилии и сандала. Кое-кто из зрителей обернулся. Китаец средних лет, в довольно потрепанном пиджачке, встал со своего места и приблизился к Аиде.
Дальнейшая беседа происходила на китайском языке.
— Я рад видеть вас, госпожа, — поклонившись, произнес китаец.
— Я отвлекла тебя, Хуан Жэнь?
— Я уже видел эту кассету, госпожа. Что вам приготовить?
— На твое усмотрение. Только не больше двух блюд. Я не очень голодна. И обязательно чай с лепестками розы.
Она была единственной посетительницей этого ресторанчика, которую лично обслуживал самый лучший повар. Давнюю дружбу с Хуан Жэнем она держала в тайне от родственников и знакомых. Они не могли не слышать о громком екатеринбургском деле об отравлении в доме Сперанского полтора года назад. А китайский повар Сперанского до сих пор числится в розыске. Но Хуан Жэнь и не думает прятаться, живет почти в центре Питера, правда, на улицу не выходит, спит на кухне на старенькой советской раскладушке и вечерами, когда в зале становится многолюдно, не высовывается по пустякам.
— Мой любимый салат из черных грибов и «шанхайский сюрприз»! — по-детски радовалась Аида. — Но ты не удержался и приготовил пять блюд. На днях я приду сюда с одним человеком. Будь начеку, — предупредила она. — Я не знаю, что он закажет, но требуется легкое отравление…
— Это опасно, госпожа. Здесь все-таки ресторан.
— Знаю, что ресторан, а не богадельня. Но не всякому русскому желудку подходит ваша кухня. Вот что требуется, понятно? Он должен почувствовать недомогание минут через двадцать после приема пищи.
— Это сложно, госпожа, — улыбался Хуан Жэнь, — невозможно рассчитать.
— А ты попробуй. Ты ведь мастер на подобные штуки.
— Он пожалуется хозяину, и меня прогонят.
— Не пожалуется. Я его уговорю. А ты мне дашь какой-нибудь лечебный настой, чтобы он потом почувствовал себя на седьмом небе…
За соседний столик уселась молодая пара. Пекинское новогоднее шоу подходило к концу, перенесясь из телевизионной студии на берег океана. В первых лучах восходящего солнца маленькая девочка демонстрировала всей стране упражнения ушу. Старик с тросточкой теперь почему-то подносил кулачок к глазам.
Хуан Жэнь отбыл на кухню.
В душе Аиды накапливалось раздражение. Родион все чаще разочаровывал сестру. В детстве она считала его своим ангелом-хранителем, думала, что когда-нибудь он станет для нее главной опорой в жизни. Она, конечно, приписывала ему много чудесных качеств, которыми в действительности он не обладал. Милый, любимый Родька на глазах превращался в слизняка, в какую-то древнегреческую плакальщицу. Ему уже перевалило за тридцать, а жил он за ее счет и в ее квартире. Мизерную зарплату он полностью тратил на книги. Создал свой маленький мирок из фолиантов с клопами под музыку «гранж». И не собирается ничего менять. Впрочем, перемены грядут. Родион вздумал жениться. Он привел в ее дом какую-то оборванку, хип-парку со стажем. Он называет ее Аленушкой. Аленушке скоро тридцать, она ходит почти босиком, подметает юбкой тротуары, носит хайратник и смотрит на всех богомолицей. Эта дура сочиняет декадентские стихи в прозе и всерьез причисляет себя к питерской богеме. Они с Аленушкой запираются в его комнате и всю ночь трахаются под «Нирвану». Музыка для слабых! Музыка для нищих!
У Аиды совсем другие вкусы. Ее комната просторна, по-японски лаконична. Здесь хорошо дышится. Ее книги — словари, ее музыка — «хард», «металл», «готик». Музыка, которая будоражит, окрыляет, приводит в исступление.
Родион не разделяет ее вкусов. Они давно уже живут в разных мирах.
Добрая мачеха Патимат достает из духовки огромный пирог с рыбой и ставит его на стол.
— Сейчас мы с тобой поужинаем, Аидушка, — ласково сообщает она, — а молодые порезвятся, тоже проголодаются.
— К утру выползут.