— Я потерплю, Патимат, — безразличным голосом пообещала Аида. А потом спросила: — У него это впервые?
— Что?
— Любовь.
— Ты, наверно, не помнишь. Совсем крохой была. Он в девятом классе влюбился в свою одноклассницу. Не помню уже, как ее звали. Такая беленькая, с косичками, глаза огромные, голубые…
— Она ответила ему взаимностью?
— Она сказала, что не хочет иметь ничего общего с кавказцами.
— Старо как мир.
— Господи, да какой же он кавказец? Что кавказского она в нем нашла? Что вообще она в этом понимала, соплячка?
— Не горячись, Патимат. В Родионе действительно мало кавказского. А если бы было много, что с того?
— Ты это всегда понимала… А ведь он из-за этой беленькой, с косичками, чуть не покончил с собой. Совсем дурак был! Книжная душа. Забрался в горячую ванну и перерезал себе вены. Тоже в какой-то книжке вычитал. Я первая подняла тревогу, сердце было не на месте. Мать должна чувствовать такие вещи. Отец выломал дверь, и мы его, слава Аллаху, спасли!
— И что, с тех пор он не влюблялся? Он что, девственником был, пока не встретил эту?..
— Откуда мне знать? — развела руками мачеха. — Я никогда с ним не говорила на такие темы.
— Да, кажется, дело серьезное, — подытожила Аида. — Ты в магазин не сходишь?
— А что такое?
— Я хочу на ужин утку с яблоками и хорошего вина.
— Да ты забудешь об этом сто раз! И опять вернешься под утро!
Не хотела она никуда уходить, пока в доме находилась невеста сына. Патимат боялась оставлять их вдвоем. Но Аида настаивала на утке с яблоками, а фактически выставляла ее за дверь и не рассчитывала на скорое возвращение, потому что утку надо поискать, побегать по магазинам. В конце концов мачеха уступила. И уже на выходе посмотрела на падчерицу преданным, затравленным взглядом и едва слышно, как будто сомневаясь в собственных словах, напомнила:
— Ты обещала немножко потерпеть…
Она считала, что обещание сдержано. Она терпела почти два часа. Почти два часа эта босячка не подавала признаков жизни. Что она там делала в комнате брата, напичканной дорогим антиквариатом и редкими книгами? Что она вообще делает в ее квартире?
Комната Родиона не запиралась на ключ. Аида больше не церемонилась. Как только дверь за Патимат захлопнулась, она вихрем ворвалась туда и сказала просто, но со вкусом:
— Пошла вон!
Женщина не спала. Она уже была одета в свой джинсовый, давно не стиранный сарафан. И в этом грязном сарафане уселась в кресло викторианской эпохи!
С первой же секунды Аида поняла, что босячка боится ее, что поджилки у поэтессы трясутся. Родя, наверно, рассказал ей о той ночи, когда сестра угрожала ему пистолетом.
— А вы знаете, Аида, мне ведь совсем-совсем некуда идти! — Она говорила манерно, нараспев, как все поэтессы, подражающие Белле Ахмадулиной. — Я полгода не платила за комнату и теперь вынуждена скрываться от своих хозяев. — У Алены была толстая русая коса и глаза необычного сиреневого оттенка, рот совсем крохотный, а нос немного вздернутый и весь в веснушках. Руки вовсе не поэтические, а скорее рабоче-крестьянские, ладони широкие, пальцы маленькие и толстые. Изящной ее трудно было назвать.
— Мне глубоко фиолетовы все ваши проблемы, — ухмыльнулась хозяйка пятикомнатной квартиры на Фурштадской, приняв изящную, повелительную позу. — Я просила Родиона, чтобы он вас больше сюда не приводил. И впредь я не желаю вас тут видеть.
Если бы Родька присутствовал при этой сцене, тот прежний Родька, увлеченный литературой, слегка насмешливый, он бы крикнул: «Аидка, я знаю, в каком романе ты вычитала эти фразы! Они тебе не принадлежат! Фига!» И она бы не смогла больше сердиться, она бы обязательно засмеялась. Но от прежнего Родьки ничего не осталось, эта босячка превратила его в половую тряпку.
— Если бы вы меня узнали поближе, вы бы не стали так со мной разговаривать. Родя о вас очень высокого мнения. Говорил, что вы начитанны и знаете много языков…
— Послушайте, милочка, как бы я ни была начитанна, это не значит, что я вас должна кормить. Нахлебников и без вас хватает. Убирайтесь и поскорее!
— Куда? Куда, Аида? — продекламировала поэтесса, и если бы не испуг в ее расширенных зрачках, можно было подумать, что Алена присутствует на собственном творческом вечере, настолько все в ней было пропитано жеманством и псевдобогемностью.