— Ах, утка с яблоками! Утка с яблоками! — голосила она. — Зачем я послушалась тебя? Зачем не осталась дома?
— Пойдем на кухню, — ласково приказала падчерица. — Ты сваришь мне калмыцкий чай.
Женщины сидели и мирно пили чай, когда Родя ворвался на кухню и, перекрикивая Кобейна, завопил:
— Она лежала там! На деревянной полке! Совершенно голая! С пулей в затылке! Абсолютно, абсолютно голая! С простреленным затылком! И никто ей не смог помочь! Слышите, никто! И мне уже никто не поможет! И самое страшное! Самое чудовищное в том, что я знаю, кто это сделал!..
Он не договорил, потому что в раковине набиралась кастрюля с водой, и Аида окатила его с ног до головы ледяной волной. Брат стоял с открытым ртом, весь дрожа то ли от шока, то ли от холода.
— Ты сам во всем виноват, — сказала она спокойно, без волнения, будто ничего не произошло, — когда-нибудь надо отвечать за свои поступки, за свое головотяпство. Или ты собираешься всю жизнь оставаться ребенком? Я говорила не брать ее с собой в Екатеринбург, просила быть предельно осторожным, советовала обратиться в агентство по продаже недвижимости. Мои слова для тебя пустой звук? Ты выдал незнакомым людям наш адрес, они ждали этого целый год. Целый год шла охота на меня и мою семью. Теперь за каждым из нас следят. Алена пала первой жертвой. Вчера я угодила в переделку и чудом выкарабкалась. Патимат тебе расскажет, в каком состоянии я приехала домой. Так что, милый братец, наберись мужества и не хнычь. Ты — мужчина. Не забывай об этом.
— За что же тебя так возненавидели? — осмелился спросить мужчина.
— За доблесть и отвагу, — усмехнулась она, — проявленную в борьбе за теплое место под солнцем.
— И много трупов на твоей совести?
— Трупов всегда больше, чем живых, — изрекла Аида, — и на моей совести достаточно, но это моя совесть. А ты позаботься о своей.
— Хорошо.
Он так и стоял босиком в луже, никак не пытаясь исправить положение, и, когда сестра ушла, пожелав всем «спокойной ночи», так и рухнул на колени перед матерью. Патимат во время их разговора не прекращала плакать.
Он уткнулся лицом в материнские колени и прошептал: «Мама, спаси меня от нее!»
На следующее утро Мадьяр лишил ее традиционного капуччино в «Коко Банго». Он ворвался к ней ни свет ни заря.
— Под дверью, что ли, ночевал?
— Мы переехали с Шандором в гостиницу поближе. Тебе нельзя больше показываться там, в этом кафе, — настаивал Иван. — Нам надо выработать план действий.
— А не пошел бы ты! У меня со вчерашнего в ухе звенит!
— Не дури! Борзой так просто не отстанет. Ты не знаешь этого человека.
— Ты-то откуда все знаешь?
— Сама удружила год назад. Это Борзой выбил мне зубы в аэропорту, когда я ждал тебя и предавался сладким мечтам о предстоящей женитьбе. Он мне за все ответит.
— Ваня, ты — больной. Я это поняла еще вчера, когда ты пел гимн крови и злодейству.
— Я — не больной. — Он многозначительно улыбнулся и сделал признание: — Просто я вступил в партию анархистов.
— Поздравляю. Только для анархиста ты слишком мелко гребешь. Какой-то Борзой! Ты бы взялся за этих говнюков в Государственной Думе!
— До всего руки не доходят, — подыграл Иван. — Но шутки в сторону. Нельзя упускать момент. Это ты знаешь лучше, чем я. Борзой улетит в Екатеринбург, и оттуда мы его уже никогда не выцарапаем, а он будет строить новые козни против тебя.
— А нельзя с ним как-нибудь договориться?
— Что ты имеешь в виду?
— Например, я заманиваю для него в ловушку своего нового хозяина, а он мне платит за это в твердой валюте и отпускает на все четыре стороны.
— А на хрена ему твой новый босс?
— Бамперу был нужен, думаю, и он не откажется. Мой босс оттяпал у них жирный кусок.
— Видишь, оказывается, и я не все знаю. — Иван задумался, прикидывая в уме предложенный вариант, а потом покачал головой. — Борзой — человек принципа. Он уничтожит и твоего босса и тебя.
— Ненавижу принципиальных!
— Но в качестве приманки можно выработать и такую версию.
— Да мне бабки нужны, понимаешь?! — прямо заявила она. — Я почти на мели!
— Что, совсем худо!
— Ну, не совсем… — уклончиво начала она, но решив, что от Мадьяра ей нечего скрывать, призналась: — Сорок тысяч баксов, и взять больше неоткуда.
— Ну, старуха, ты даешь! — засмеялся Иван. — Если сорок тысяч для тебя не деньги, тогда я действительно ошибся в тебе! Раньше мы были рады и горбушке хлеба на ужин!
— Те времена прошли, и я не желаю их повторения!