Родион, исхудавший от страданий, вновь отпустил фараонскую бородку. В один прекрасный день он протрезвел и сказал себе: «Хватит!» Надел свой лучший костюм, который ему подарила на день рождения Аида, завязал галстук и отправился в свою больницу. Оказывается, его никто и не думал увольнять, а учитывая несчастье, случившееся с доктором, оформили задним числом отпуск за свой счет.
«Слава Аллаху, опять похож на человека!» — твердила каждый вечер Патимат, когда сын возвращался с работы.
Он снова был весел и общителен и на получку за май, выданную только сейчас, купил «Ледяной дом» Лажечникова, изданный в прошлом веке. И две ночи провел за чтением, с трепетом перелистывая пожелтевшие страницы.
Аида не могла нарадоваться на дело рук своих, она вновь обрела брата, прежнего Родьку. И на радостях сообщила ему, что они в скором времени переедут в Москву и там он сможет заниматься частной практикой. Она сама профинансирует аренду и ремонт психиатрического кабинета и купит брату лицензию.
Родион холодно поблагодарил сестру, но она не обиделась, ведь Родька любил Питер не меньше, чем она, и его прежде всего огорчил грядущий переезд.
Они сидели в комнате под массивным распятием, с позолотой, сделанным в Германии в восемнадцатом столетии, и у Христа было суровое, арийское выражение лица.
— На днях мне приснился сон, и он никак не выходит из головы, — поделилась она с братом. — Дело было зимой. Мы шли по Невскому с Иваном. Вьюжило. Довольно сильная метель, а проспект абсолютно пуст. Я сказала, что хочу помолиться, и мы как раз дошли до храма Святой Екатерины. Иван ответил, что подождет меня на улице. Мое желание помолиться было огромно, и я совсем не подумала о том, что ему придется ждать меня на холоде. В костеле оказалось несколько прихожан, хотя месса не служилась. По всей видимости, они просто грелись. И тут я заметила на себе их взгляды. Люди смотрели на меня с осуждением и даже с ненавистью. Я не могла понять в чем дело, пока не обратила внимание на свои ноги. Я была в белых валенках и в огромных галошах. Они были настолько велики, что я в них передвигалась, как на лыжах. Мне сделалось невыносимо стыдно. Не знаю, испытывала ли я когда-нибудь что-то подобное? Стыд причинял мне физическую боль. Священник указал пальцем на дверь. Он тоже меня презирал и ненавидел. А вот статуя мадонны за его спиной… Лицо девы Марии вдруг ожило. Она улыбнулась мне и даже подмигнула. Ведь я пришла не к нему, а к Ней. Пришла помолиться… — В этом месте Аида умолкла. Она опустила одну несущественную деталь. Во сне у девы Марии было лицо погибшей барменши.
— Это все? — поинтересовался Родион.
— Пожалуй.
— Тогда нет ничего проще. Галоши — это ключ к разгадке сна. Как известно, галоши делаются из резины, и их надевают на валенки. В твоем сне галоши — это только символ. Наш мозг любит нам подбрасывать символы, заменители подлинных предметов, вызывающих у нас тревогу. В данном случае, галоши — это презервативы. Они тоже резиновые и тоже надеваются. По всей видимости, вы с Иваном пользовались презервативами, а католическая церковь осуждает подобные вещи. Поэтому прихожане и священник в костеле смотрели на тебя с осуждением, и ты испытывала стыд именно из-за галош. Сон вызван страхом. Страх не иметь детей. И вот ты уже пожалела об Иване, оставшемся на холоде. И не случайно ты идешь молиться Мадонне. У кого еще просить о ребенке? Дева Мария часто изображается с младенцем на руках.
— В моем сне она была без младенца…
— Не важно. Вот, собственно, и все. Наверно, пора уже подумать о потомстве… — Он вдруг сделался грустным и очень уставшим.
— Родька, ты прямо как Фрейд! Тебе действительно надо кончать бороться с наркоманами и браться за психоанализ. Это твое призвание. Конечно, бабушка растолковала бы все по-своему, но ты, как никогда, оказался близок к истине.
— Наверно, ты делала аборт, — произнес он в задумчивости, но тут же спохватился: — Извини! Просто психоанализ очень похож на детектив, ужасно увлекателен и требует дальнейшего расследования. Я пойду к себе, ладно?
Она пожелала брату счастливых сновидений и поцеловала его в лоб.
В своей комнате Родион первым делом поставил кассету с «Нирваной». Сел за круглый, письменный стол из дуба, купленный Аидой на Рождество для любимого брата. Попробовал начеркать на листе бумаги несколько слов по-немецки, но язык, который учил в школе и в институте оказался забыт. Полез в шкаф за русско-немецким словарем.
Когда учился в Алма-Ате не любил писать писем, а посылал каждый месяц родителям открытки, исписанные мелким, неразборчивым почерком, который могла расшифровать лишь маленькая Аида. Открытки получались преглупейшего содержания: сдал такой-то зачет, купил себе кроссовки, записался в такую-то секцию и так далее. Патимат гордилась сыном, а папаша неплохо «доился», посылал студенту деньги, и Родион их обычно проматывал за один день с друзьями в кабаке. Однажды он написал, что у него не ладится с языком, и он никак не может сдать зачет строгому, придирчивому преподавателю. Аида училась в третьем классе обыкновенной школы. В классе у них было двенадцать немцев, и когда у всех заканчивались занятия, они оставались еще на один урок, под названием «Родная речь».