В эти дни Аида не оставляла Патимат одну. Та всерьез поговаривала о самосожжении. Когда мачеха, устав от слез и от бессонницы переставала ощущать действительность, Аида трясла ее за плечи и умоляла: «Ты мне нужна! Ты мне необходима! Я тебе не позволю уйти, мама!» И Патимат, очнувшись, успокаивала ее: «Конечно, я тебя на брошу, дочка».
Они несколько раз ходили в мечеть. И там, в специально отведенном для женщин месте, стояли на коленях и молились по-арабски. Аида помогла ей вспомнить давно забытую молитву.
3
В сентябре зарядили дожди. Аида часами просиживала с Марком в какой-нибудь забегаловке — пили много, как никогда. Он совсем забросил работу, передав жене бразды правления. Каждую ночь проводил на квартире Виктора. Иногда с Софьей, а чаще в одиночестве.
С Майрингом ей всегда было уютно, а в эти безрадостные, скорбные дни сентября его присутствие ей казалось необходимым. «Ты совсем не похож на Родиона, — сказала она как-то, — но я хотела бы иметь такого брата». — «Ты его имеешь…»
Теперь их любимым местом стала пивнушка на Первой линии Васильевского острова. Это было не очень удобно, потому что Марк в связи с беспробудным пьянством перестал пользоваться услугами своего автомобиля. До разведения мостов они успевали перебраться через Неву, и он провожал Аиду на Фурштадтскую, а потом топал пешком на Сенную площадь.
Тихими, укромными вечерами в пивнушке они рассказывали друг другу истории своей жизни и пытались все привести к какому-то общему знаменателю, и, конечно, ничего у них не получалось. А на трезвую голову издевались над своими нелепыми, полуфилософскими, полурелигиозными воззрениями. Марку прожитые годы представлялись в виде набора зубочисток. Выковыривание мяса из чужого, гнилого рта, а дальше — забвение, помойка. Аида позволила себе расслабиться и призналась, что в ее молодое красивое тело переселилась душа прабабушки. Старая Аида немного не дотянула до ста лет, а она, кажется, уже дотянула.
В эти дни они на удивление много смеялись. Их смешила всякая глупость. В основном, собственная. Марк тянул ее в Русский музей. «Я люблю Нестерова, Борисова-Мусатова, Врубеля, Кустодиева», — говорил он. Аида качала головой. «Мы пойдем в Эрмитаж. Я люблю Брейгеля, Кранаха, Рембрандта и малых голландцев». В конце концов они никуда не шли, а снова и снова заказывали пиво и водку.
Как-то к ним подсела молоденькая девушка, светлоглазая блондинка с мягкими чертами лица и заговорила с Аидой по-литовски. «Вам привет из Каунаса», — сказала она. «У меня там нет родственников», — возразила Аида. «Зато есть друзья, которые помнят о вас». — «Как вы меня нашли?» — «Я узнала вас по фотографиям». И она протянула ей пачку фотоснимков: Аида с Донатасом, Аида с Борзым, Аида встает из-за стола, Аида ведет Донатаса к машине, Аида у парапета набережной с пистолетом в руке. Странно, ей казалось, что Гедеминас в «Амбассадоре» был в стельку пьян. Но кто-то по его команде фотографировал ее скрытой камерой. «Сколько хотите за эти снимки?» — спросила она девушку. «Ну, что вы! — сыграла смущение та. — Это подарок от Гедеминаса. Он хочет с вами встретиться». — «Где и когда?» — «На днях он приедет в Петербург и остановится в гостинице «Прибалтийская». В какое время вам лучше позвонить?» — «Во втором часу ночи».
Девушка отказалась выпить с ними водки и исчезла так же внезапно, как и появилась. На утро Аида сомневалась, была ли она вообще или приснилась, но Марк утверждал, что помнит литовскую девушку, и что та ей передала какие-то фотографии. Снимки действительно лежали в сумочке.
— Пора нам трезветь, — здраво рассудил Майринг, когда они снова встретились в пивнушке на Васильевском. — Нечаев тебе не звонил?
— Может, и звонил, да только я дома почти не бываю. Отец скоро уедет, а мы с ним толком и не поговорили ни разу. Да и о чем нам говорить?
— Значит, не звонил…
— Он знает про Родиона, но что-то уж больно деликатничает. Мне наперед известны все его разговоры. Папа прежде всего обвинит меня в смерти мамы. У нее было слабое сердце, ей иногда вызывали «неотложку», а я, несмотря на это, взяла и сбежала из дому. А почему у нее было слабое сердце? Кто сделал ее жизнь такой невыносимой? Конечно, проще всего на кого-то свалить!
— Как Патимат с твоим отцом?
— Нормально. Моя мачеха — удивительный человек. До сих пор любит отца и всех его детей считает своими. Сказала на днях, что Дуняша плохо одета, и я могла бы позаботиться о сестренке. Да какая она мне сестренка?! Я и папа-шу-то никогда не считала родным!