Старичков звали Самуил Яковлевич и Дина Яковлевна, будто брат и сестра, они и внешне были очень похожи, и фамилии носили почти одинаковые Ростоцкий и Стоцкая. Они родились в маленьком местечке на Украине, и в детстве их даже путали, потому что Дину родители часто стригли наголо, боялись тифа. Поженили их совсем молодыми, в шестнадцать лет. По местечковым понятиям это уже считался поздний брак.
Во время войны они чудом спаслись и успели эвакуироваться на Урал с грудным младенцем. А после войны решили жить в Оренбурге, потому что возвращаться было некуда. Из родственников тоже никого не осталось.
Я полюбила этих милых старичков и, наверно, поэтому так долго у них прожила. Между собой они общались на идише и были поражены, когда я через три дня заговорила на их родном языке. Для меня это было делом пустячным, я ведь уже владела немецким. Трех дней вполне хватило, чтобы уловить некоторые отличия и жаргонизмы. Они приняли меня за еврейку и не желали слышать никаких возражений. Тогда-то я и поняла, что могу спокойно выдавать себя за представительницу другой национальности, и люди верят всему, что подано со знанием дела.
Я им наплела с три короба про моих родителей, получилась слезомойная история в духе латиноамериканских сериалов, и они не заявили обо мне в милицию, а соседям сказали, что правнучка приехала погостить. Сын у них рано умер, а внук эмигрировал в Израиль со своей семьей. Звал стариков, но они не трогались с места, потому что пуще всего боялись помереть в дороге. Им на самом деле оставалось немного. И мне даже, кажется, что я чуть-чуть продлила отведенное им Богом время. Потому что в заботах обо мне они были по-настоящему счастливы. Никогда в своей жизни я не получала столько любви и тепла. Никто из моих родных, ни отец, ни мать, ни Патимат, ни даже бабушка понятия не имели, что значит любить ребенка. Мне стукнуло четырнадцать лет, а им было под семьдесят, но я с ними была на равных.
До сих пор не могу поверить, что это был не сон, ни какая-то детская сказка, придуманная Родькой на ходу. Самуил Яковлевич учил меня ивриту, и по субботам мы с ним читали главы из Торы и Талмуда. Он сетовал на то, что я не мальчик, потому что с такими способностями могла бы стать раввином.
Но я сама разрушила сказку, в один прекрасный день исчезла, оставив письмо на древнееврейском, в котором опять наплела массу небылиц. Представляю, как старички охали и качали головами, разбирая мои каракули. И, наверно, немного поревели…
— А зачем понадобилось исчезать? — спросил Марк.
— Старая Аида мне никогда бы не простила этого. А еще, к тому времени за мной уже водилось несколько темных делишек, в том числе и в Оренбурге, и я очень боялась, что мои старички рано или поздно узнают о них. Я вернулась в Оренбург через полтора года. Самуил Яковлевич уже покоился на кладбище, а Дина Яковлевна умерла у меня на руках. Она завещала мне дом со всем барахлом. И я время от времени жила там. Он служил мне хорошим убежищем. Я до сих пор его не продала.
Во время своего рассказа Аида успевала следить за рекой. Мимо проплывали катера с туристами, кое-кто даже махал рукой «святой троице», устроившей на балконе за самоваром. Один раз ей показалось, что она видела мобильный катерок Саши, с единственным пассажиром на борту. Впрочем, таких катерков было множество.
Они просидели больше часа. Начало смеркаться. Движение на Фонтанке постепенно утихло. Любовники перестали ссориться. Хотя Соня время от времени нервно ерзала на стуле, словно ей мешал гвоздь. Злобная кухарка ушла домой. Марк пребывал в расслабленном состоянии, почти дремотном. Аида даже позавидовала ему.
— Я схожу за свечами, — предложила хозяйка. — Уже можно зажечь.
— Без свечей не будет настоящего кайфа от чаепития над Фонтанкой, — поддержал Майринг. — Это я точно знаю.
«Свечи — сигнал для кого-то на реке! Свечи осветят наши лица! Соня окажется у меня за спиной!»
— Может, посидим при свечах в комнате? — закапризничала Аида.
— Ну, что вы, Инга, лишать себя такого удовольствия! — С этими словами Софья покинула балкон, а девушка на всякий случай щелкнула замком сумочки.
И в этот миг что-то стукнуло в самовар. Будто камушек. Но камушек не пробил бы его медной брони. Кипяток полился на скатерть. Пятно разрасталось, дышало паром и в сумерках казалось черным.